Но он не ответил. Он сказал просто:

Bet viņš neatbildēja uz manu jautājumu. Viņš tikai noteica:

— Вода бывает нужна и сердцу…

— Ūdens var būt labs arī sirdij…

Я не понял, но промолчал. Я знал, что не следует его расспрашивать.

Es nesapratu viņa atbildi un klusēju… Es labi zināju, ka nevajag viņu iztaujāt.

Он устал. Опустился на песок. Я сел рядом. Помолчали. Потом он сказал:

Mazais princis bija noguris. Viņš apsēdās. Es apsēdos viņam blakus. Un pēc klusuma brīža viņš vēl piebilda:

— Звёзды очень красивые, потому что где-то там есть цветок, хоть его и не видно…

— Zvaigznes ir tik skaistas, pateicoties puķei, kuru nevar redzēt…

— Да, конечно, — сказал я только, глядя на волнистый песок, освещённый луною.

Es atbildēju: “Protams,” — un klusēdams uzlūkoju mēness apmirdzētās smilšu krokas.

— И пустыня красивая… — прибавил Маленький принц.

— Tuksnesis ir skaists, — mazais princis ierunājās.

Это правда. Мне всегда нравилось в пустыне. Сидишь на песчаной дюне. Ничего не видно. Ничего не слышно. И всё же в тишине что-то светится…

Tas bija tiesa. Aizvien esmu mīlējis tuksnesi. Tu sēdi uz kādas smilšu kāpas. Nekas nav redzams. Un tomēr klusumā kaut kas staro.

— Знаешь, отчего хороша пустыня? — сказал он. — Где-то в ней скрываются родники…

— Tuksnesis slēpj sevī kādu aku, un tas padara to skaistu, — teica mazais princis.

Я был поражён, вдруг я понял, что означает таинственный свет, исходящий от песков. Когда-то, маленьким мальчиком, я жил в старом-престаром доме — рассказывали, будто в нём запрятан клад. Разумеется, никто его так и не открыл, а может быть, никто никогда его и не искал. Но из-за него дом был словно заколдован: в сердце своём он скрывал тайну…

Es biju pārsteigts, jo pēkšņi izpratu šo dīvaino smilšu starošanu. Kad biju zēns, es dzīvoju kādā vecum vecā mājā, par kuru teika stāstīja, ka tajā esot apslēptas bagātības. Protams, neviens nekad tās nebija uzgājis, nebija pat meklējis. Bet tās apbūra visu šo māju. Mana māja savas sirds dziļumos glabāja kādu noslēpumu…

— Да, — сказал я. — Будь то дом, звёзды или пустыня — самое прекрасное в них то, чего не увидишь глазами.

— Jā, — es teicu mazajam princim, — vienalga, vai tā būtu māja vai zvaigznes, vai tuksnesis, to, kas piešķir tiem skaistumu, mēs neredzam!

— Я очень рад, что ты согласен с моим другом Лисом, — отозвался Маленький принц.

— Es esmu ļoti apmierināts, — viņš sacīja, — ka tu esi vienis prātis ar manu lapsu.

Потом он уснул, я взял его на руки и пошёл дальше. Я был взволнован. Мне казалось — я несу хрупкое сокровище. Мне казалось даже, что ничего более хрупкого нет на нашей Земле.

Pēc tam mazais princis aizmiga, es paņēmu viņu savās rokās un atkal devos ceļā. Es biju satraukts. Man šķita, ka nesu kādu trauslu dārgumu. Man pat šķita, ka uz zemes nekas vairs nevar būt trauslāks.

При свете луны я смотрел на его бледный лоб, на сомкнутые ресницы, на золотые пряди волос, которые перебирал ветер, и говорил себе: всё это лишь оболочка. Самое главное — то, чего не увидишь глазами…

Es apskatīju mēness gaismā viņa bālo pieri, viņa aizvērtās acis, matu šķipsnas, kas plīvoja vējā, un es teicu sev: “Še es redzu tikai čaulu. Pats nozīmīgākais nav saredzams…”

Его полуоткрытые губы дрогнули в улыбке, и я сказал себе ещё: трогательней всего в этом спящем Маленьком принце его верность цветку, образ розы, который сияет в нём, словно пламя светильника, даже когда он спит… И я понял, что он ещё более хрупок, чем кажется. Светильники надо беречь: порыв ветра может погасить их…

Un, tā kā viņa lūpas bija pavērtas vieglā smaidā, es vēl sacīju sev: “Raugoties šai iemigušajā mazajā princī, mani visvairāk aizkustina viņa uzticība kādai puķei, rozes tēls, kas staro viņā kā lampas liesma pat tad, kad viņš ir aizmidzis…” Un man viņš izlikās vēl trauslāks. Lampas ir ļoti jāsargā: viena vēja brāzma tās var izdzēst…

Так я шёл — и на рассвете дошёл до колодца.

Un tā iedams, es rītausmā uzgāju aku.

ГЛАВА XXV

XXV

— Люди забираются в скорые поезда, но они уже сами не понимают, чего ищут, — сказал Маленький принц. — Поэтому они не знают покоя и бросаются то в одну сторону, то в другую…

— Cilvēki, — sacīja mazais princis, — sakāpj ātrvilcienos, bet viņi paši vairs nezina, ko meklē. Tad nu viņi uztraucas un riņķo kā karuselī…

Потом прибавил:

Un vēl viņš piebilda:

— И всё напрасно…

— Nav taču vērts…

Колодец, к которому мы пришли, был не такой, как все колодцы в Сахаре. Обычно здесь колодец — просто яма в песке. А это был самый настоящий деревенский колодец. Но поблизости не было никакой деревни, и я подумал, что это сон.

Aka, kuru mēs uzgājām, nelīdzinājās Sabārās tuksneša akām. Sahāras tuksneša akas parasti ir smiltīs izraktas bedres. Turpretī šī bija īsta lauku ciemata aka. Bet, tā kā še nebija nekāda ciemata, tad man likās, ka es sapņoju.

— Как странно, — сказал я Маленькому принцу, — тут всё приготовлено: и ворот, и ведро, и верёвка…

— Cik dīvaini, — teicu mazajam princim, — viss ir kārtībā: grieztuve, virve un spainis…

Он засмеялся, тронул верёвку, стал раскручивать ворот. И ворот заскрипел, точно старый флюгер, долго ржавевший в безветрии.

Viņš iesmējās, pieskārās virvei un sāka griezt grieztuvi. Tā ievaidējās kā vecs vēja rādītājs, kad pēc ilga laika atkal sāk pūst vējš.

— Слышишь? — сказал Маленький принц. — Мы разбудили колодец, и он запел…

— Vai dzirdi, — teica mazais princis, — mēs atmodinājām šo aku, un tā dzied…

Я боялся, что он устанет.

Es negribēju, ka viņš piepūlas.

— Я сам зачерпну воды, — сказал я, — тебе это не под силу.

— Ļauj man, — es sacīju, — tas tev par smagu.

Медленно вытащил я полное ведро и надёжно поставил его на каменный край колодца. В ушах у меня ещё отдавалось пенье скрипучего ворота, вода в ведре ещё дрожала, и в ней дрожали солнечные зайчики.

Lēnām izvilku spaini un stabili noliku to uz akas mūra malas. Manās ausīs skanēja grieztuves dziesma, un ūdenī, kas vēl arvien virmoja, es redzēju mirgojam sauli.

— Мне хочется глотнуть этой воды, — промолвил Маленький принц. — Дай мне напиться…

— Man ļoti gribas dzert šo ūdeni, — teica mazais princis, — dod man dzert…

И я понял, что он искал!

Un es sapratu, ko viņš bija meklējis!

Я поднёс ведро к его губам. Он пил, закрыв глаза. Это было как самый прекрасный пир. Вода эта была не простая. Она родилась из долгого пути под звёздами, из скрипа ворота, из усилий моих рук. Она была, как подарок сердцу.

Es pacēlu spaini pie viņa lūpām. Acis aizvēris, viņš dzēra. Tas bija tik skaisti kā svētkos. Šis ūdens bija pavisam kas cits nekā barība. To bija radījis gājiens zem zvaigznēm, grieztuves dziesma un manu roku spēks. Sirdij tas bija kā dāvana.

Когда я был маленький, так светились для меня рождественские подарки: сияньем свеч на ёлке, пеньем органа в час полночной мессы, ласковыми улыбками.

Kad biju mazs zēns, mirdzošā ziemassvētku eglīte, pusnakts mesas mūzika, mīļie smaidi tāpat piešķīra mirdzumu Ziemassvētku dāvanai, ko es saņēmu.

— На твоей планете, — сказал Маленький принц, — люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут…

— Uz tavas planētas, — teica mazais princis, — cilvēki audzē piectūkstoš rožu vienā paša dārzā… un neatrod to, ko meklē.

— Не находят, — согласился я.

— Viņi neatrod, — es piekritu.

— А ведь то, чего они ищут, можно найти в одной-единственной розе, в глотке воды…

— Un tomēr to, ko viņi meklē, var atrast vienā pašā rozē vai ūdens lāsē…

— Да, конечно, — согласился я.

— Protams, — es atbildēju. —

И Маленький принц сказал:

Un mazais princis piebilda:

— Но глаза слепы. Искать надо сердцем.

— Acis ir neredzīgas. Jāmeklē ar sirdi.

Я выпил воды. Дышалось легко. На рассвете песок становится золотой, как мёд. И от этого тоже я был счастлив. С чего бы мне грустить?..

Es biju padzēries. Es dziļi ieelpoju. Smiltis rītausmā iegūst medus krāsu. Biju laimīgs arī par to. Kādēļ man jāskumst…

— Ты должен сдержать слово, — мягко сказал Маленький принц, снова садясь рядом со мною.

— Tev ir jātur dotais solījums, — klusu teica mazais princis, kas atkal bija apsēdies man blakus.

— Какое слово?

— Kāds solījums?

— Помнишь, ты обещал… намордник для моего барашка… Я ведь в ответе за тот цветок.

— Atceries… par uzpurnīti manam jēriņam… man taču jāatbild par šo puķi!

Я достал из кармана свои рисунки. Маленький принц поглядел на них и засмеялся:

Es izvilku no kabatas savus zīmējumus. Mazais princis tos ieraudzīja un teica smiedamies:

— Баобабы у тебя похожи на капусту…

— Tavi baobabi mazliet līdzinās kāpostiem…

А я-то так гордился своими баобабами!

— O! Un es tik ļoti lepojos ar saviem baobabiem!

— А у лисицы твоей уши… точно рога! И какие длинные!

— Tava lapsa… viņas ausis… tās mazliet atgādina ragus… un tās ir pārāk garas!

И он опять засмеялся.

Un viņš atkal smējās.

— Ты несправедлив, дружок. Я ведь никогда и не умел рисовать — разве только удавов снаружи и изнутри.

— Tu esi netaisns, mazo zēn, es taču protu zīmēt vienīgi boa čūskas no iekšpuses un ārpuses.

— Ну ничего, — успокоил он меня. — Дети и так поймут.

— Tas nekas, — viņš mierināja, — bērni sapratīs.

И я нарисовал намордник для барашка. Я отдал рисунок Маленькому принцу, и сердце у меня сжалось.

Tad es uzzīmēju uzpurnīti. Sirds man sažņaudzās, atdodot to mazajam princim.

— Ты что-то задумал и не говоришь мне…

— Tev ir kaut kas padomā, ko es nezinu…

Но он не ответил.

Bet viņš neatbildēja.

— Знаешь, — сказал он, — завтра исполнится год, как я попал к вам на Землю…

Viņš teica:
— Zini… rīt paies gads, kopš esmu nokļuvis uz Zemes…

И умолк. Потом прибавил:

Brīdi klusējis, mazais princis piemetināja:

— Я упал совсем близко отсюда…

— Es nokritu pavisam netālu no šīs vietas…

И покраснел.

Un viņš nosarka.

И опять, бог весть почему, тяжело стало у меня на душе.

Un atkal, īsti nezinu, kādēļ, bet mani māca dīvainas bažas. Tomēr es pajautāju:

Всё-таки я спросил:
— Значит, неделю назад, в то утро, когда мы познакомились, ты не случайно бродил тут совсем один, за тысячу миль от человеческого жилья? Ты возвращался к тому месту, где тогда упал?

— Tātad tai rītā pirms astoņām dienām, kad es ar tevi iepazinos, tu nepastaigājies vis nejauši gluži viens tūkstošiem jūdžu tālu no apdzīvotiem apgabaliem? Tātad tu esi atgriezies sava kritiena vietā?

Маленький принц покраснел ещё сильнее.

Mazais princis atkal nosarka.

А я прибавил нерешительно:

Es vilcinādamies piebildu:

— Может быть, это потому, что исполняется год?..

— Varbūt tieši tādēļ, ka aprit gads?…

И снова он покраснел. Он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит «да», не так ли?

Mazais princis atkal nosarka. Viņš nekad neatbildēja uz jautājumiem, bet, kad cilvēks nosarkst, tas taču nozīmē “jā”.

— Мне страшно… — со вздохом начал я.

— Ai! Man bail… — es teicu.

Но он сказал:

Bet viņš man atbildēja:

— Пора тебе приниматься за работу. Иди к своей машине. Я буду ждать тебя здесь. Возвращайся завтра вечером…

— Tev tagad ir jāstrādā. Tev jādodas pie savas mašīnas. Es tevi gaidīšu še. Atnāc rītvakar…

Однако мне не стало спокойнее. Я вспомнил о Лисе. Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать.

Bet tas mani nenomierināja. Es atcerējos lapsu. “Ja jūs esat ļāvuši sevi pieradināt, var gadīties, ka būs mazliet jāraud.”

ГЛАВА XXVI

XXVI

Неподалёку от колодца сохранились развалины древней каменной стены. На другой вечер, покончив с работой, я вернулся туда и ещё издали увидел, что Маленький принц сидит на краю стены, свесив ноги. И услышал его голос:

Blakus akai atradās veca akmens mūra drupas. Kad nākamās dienas vakarā es atgriezos no darba, jau no tālienes ieraudzīju savu mazo princi sēžam uz mūra un šūpojam kājas. Es dzirdēju, ka viņš runā:

— Разве ты не помнишь? — говорил он. — Это было совсем не здесь.

— Vai tad tu neatceries? — viņš teica. Tas nebija šeit!

Наверно, кто-то ему отвечал, потому что он возразил:

Acīm redzot, viņam kāds atbildēja, jo viņš iebilda:

— Ну да, это было ровно год назад, день в день, но только в другом месте…

— Jā, jā, šī ir gan tā diena, bet nav īsti tā vieta…

Я зашагал быстрей. Но нигде у стены я больше никого не видел и не слышал. А между тем Маленький принц снова ответил кому-то:

Es soļoju uz mūra pusi. Taču neredzēju un nedzirdēju neviena cita. Un tomēr mazais princis atkal teica:

— Ну, конечно. Ты найдёшь мои следы на песке. И тогда жди. Сегодня ночью я туда приду.

— Protams. Tu redzēsi, kur smiltīs sākas manas pēdas. Tev tikai mani tur jāgaida. Es būšu šonakt tur.

До стены оставалось двадцать метров, а я всё ещё ничего не видел.

Atrados divdesmit metru attālumā no mūra, bet vēl arvien neko neredzēju.

После недолгого молчания Маленький принц спросил:

Pēc klusuma brīža mazais princis jautāja:

— А у тебя хороший яд? Ты не заставишь меня долго мучиться?

— Vai tev ir laba inde? Vai tu esi pārliecināta, ka neliksi man ilgi mocīties?

Я остановился, и сердце моё сжалось, но я всё ещё не понимал.

Es apstājos, sirds man sažņaudzās, bet arvien vēl neko nesapratu.

— Теперь уходи, — сказал Маленький принц. — Я хочу спрыгнуть вниз.

— Tagad ej projām, — viņš teica, — es gribu kāpt zemē!

Тогда я опустил глаза, да так и подскочил! У подножья стены, подняв голову к Маленькому принцу, свернулась жёлтая змейка, из тех, чей укус убивает в полминуты.

Tad es paskatījos uz mūra pakāji un salēcos! Pretim mazajam princim tur bija izslējusies viena no tām dzeltenajām čūskām, kas var nogalināt trīsdesmit sekundēs.

Нащупывая в кармане револьвер, я бегом бросился к ней, но при звуке шагов змейка тихо заструилась по песку, словно умирающий ручеёк, и с еле слышным металлически звоном неторопливо скрылась меж камней.

Izrāvis no kabatas revolveri, es sāku skriet, bet izdzirdusi troksni, čūska lēnām aiztecēja smiltīs kā gaistoša ūdens strūkliņa un nesteigdamās, ar metālisku švīkoņu ielīda starp akmeņiem.

Я подбежал к стене как раз вовремя, чтобы подхватить моего Маленького принца. Он был белее снега.

Es nonācu pie mūra tieši laikā, lai satvertu rokās savu mazo princi, kas bija bāls kā sniegs.

— Что это тебе вздумалось, малыш! — воскликнул я. — Чего ради ты заводишь разговоры со змеями?

— Ko tas nozīmē? Tu sarunājies ar čūskām!

Я развязал его неизменный золотой шарф. Смочил ему виски и заставил выпить воды. Но я не смел больше ни о чём спрашивать. Он серьёзно посмотрел на меня и обвил мою шею руками. Я услышал, как бьётся его сердце, словно у подстреленной птицы. Он сказал:

Es atraisīju viņa zeltīto kaklautu, no kura viņš nekad nešķīrās. Samitrināju viņa deniņus un devu viņam padzerties. Un tagad vairs neuzdrošinājos viņam kaut ko jautāt. Viņš mani nopietni uzlūkoja un apvija savas rokas man ap kaklu. Jutu viņa sirdi, kas sitās kā aizšauts putns. Viņš teica:

— Я рад, что ты нашёл, в чём там была беда с твоей машиной. Теперь ты можешь вернуться домой…

— Es esmu apmierināts, ka tu atradi, kas vainas tavai mašīnai. Tu varēsi atgriezties mājās…

— Откуда ты знаешь?!

— Kā tu to zini?

Я как раз собирался сказать ему, что, вопреки всем ожиданиям, мне удалось исправить самолёт!

Nupat gribēju pastāstīt, ka tieši tad, kad vairs nebija nekādu cerību, es laimīgi pabeidzu savu darbu!

Он не ответил, он только сказал:

Mazais princis neatbildēja uz manu jautājumu, bet tikai noteica:

— И я тоже сегодня вернусь домой.

— Arī es šodien atgriezīšos mājās…

Потом прибавил печально:

Brīdi vēlāk viņš skumji piebilda:

— Это гораздо дальше… и гораздо труднее…

— Tas ir daudz tālāk… un daudz grūtāk…

Всё было как-то странно. Я крепко обнимал его, точно малого ребёнка, и, однако, мне казалось, будто он ускользает, проваливается в бездну, и я не в силах его удержать…

Nojautu, ka notiek kaut kas neparasts. Es apskāvu viņu kā mazu bērnu, un tomēr man likās, ka viņš krīt bezdibenī un es viņu nevaru noturēt…

Он задумчиво смотрел куда-то вдаль.

Viņa skatiens bija nopietns, tālu aizklīdis:

— У меня останется твой барашек. И ящик для барашка. И намордник…

— Man ir tavs jēriņš. Un man ir kaste jēriņam. Un man ir uzpurnītis… 

И он печально улыбнулся.

Un mazais princis skumji pasmaidīja.

Я долго ждал. Он словно бы приходил в себя.

Es ilgi gaidīju. Jutu, ka viņš pamazām atgūst drosmi.

— Ты напугался, малыш…

— Mazulīt, vai tu nobijies?

Ну ещё бы не напугаться! Но он тихонько засмеялся:

Protams, viņam bija bail. Bet viņš klusi iesmējās:

— Сегодня вечером мне будет куда страшнее…

— Šovakar man būs vēl vairāk bail…

И снова меня оледенило предчувствие непоправимой беды. Неужели, неужели я никогда больше не услышу, как он смеётся? Этот смех для меня — точно родник в пустыне.

Atkal mani stindzināja priekšnojauta par kaut ko nenovēršamu. Un es sapratu — man būs grūti samierināties ar domu, ka nekad vairs nedzirdēšu mazā prinča smieklus. Tie man bija kā aka tuksnesī.