Puis, profitant de ce que leurs lits étaient très rapprochés, il se dresserait dans l’espace libre entre eux, sous l’aspect d’un cadavre vert, froid comme la glace, jusqu’à ce qu’ils fussent paralysés par la terreur. Ensuite, jetant brusquement son suaire, il ferait à quatre pattes le tour de la pièce, en squelette blanchi par le temps, avec un œil roulant dans l’orbite, jouant aussi le «Daniel le Muet ou le Squelette du Suicidé», rôle dans lequel il avait en maintes occasions produit un grand effet. Il s’y jugeait aussi bon que dans son autre rôle «Martin le Maniaque ou le Mystère masqué».

Потом, ввиду того, что кровати близнецов стоят близко друг к другу, он встанет между ними в образе зелёного заледенелого трупа, пока они не застынут от ужаса, и тогда он сбросит свой саван и, обнажив свои кости, будет шагать по комнате, вращая одним глазом, в роли Немого Даниила, или Скелета Самоубийцы, которая не раз производила большой эффект и которую он по силе считал равной своему исполнению Сумасшедшего Мартина, или Сокрытой Тайны.

À dix heures et demie, il entendit la famille qui montait se coucher. Pendant quelques instants, il fut inquiété par les tumultueux éclats de rire des jumeaux qui, évidemment, avec leur folle gaîté d’écoliers, s’amusaient avant de se mettre au lit, mais à onze heures et quart tout était redevenu silencieux, et quand sonna minuit, il se mit en marche.

В половине одиннадцатого он слышал, как вся семья отправилась спать. Долго ему мешали дикие взрывы хохота близнецов, которые с легкомысленной беспечностью школьников, очевидно, резвились перед тем, как улечься на покой; в четверть двенадцатого всё стихло, и, как только пробило полночь, он пустился в путь.

La chouette se heurtait contre les vitres de la fenêtre. Le corbeau croassait dans le creux d’un vieil if, et le vent gémissait en errant autour de la maison comme une âme en peine, mais la famille Otis dormait sans se douter aucunement du sort qui l’attendait. Il percevait distinctement les ronflements réguliers du ministre des États-unis par-dessus le bruit de la pluie et de l’orage.

Совы бились о стёкла окон, ворон каркал со старого тисового дерева, и ветер блуждал, словно неприкаянная душа, вокруг старого дома. Но семья Отисов спокойно спала и не подозревала о предстоящем несчастье, и громче дождя и бури раздавался храп посла Соединённых Штатов.

Il se glissa furtivement à travers le badigeon. Un mauvais sourire se dessinait sur sa bouche cruelle et plissée, et la lune cacha sa figure derrière un nuage lorsqu’il passa devant la grande baie ogivale où étaient représentées en bleu et or ses propres armoiries et celles de son épouse assassinée.

Дух осторожно выступил из обшивки, со злой улыбкой вокруг жестокого, сморщенного рта; луна спрятала своё лицо за тучей, когда он пробирался мимо круглого окна, на котором золотом и лазурью были выведены его герб и герб убитой им жены.

Il allait toujours, glissait comme une ombre funeste, qui semblait faire reculer d’horreur les ténèbres elles-mêmes sur son passage.

Всё дальше скользил он, словно зловещая тень; казалось, что и сама тьма встречала его с отвращением.

Une fois, il crut entendre quelqu’un qui appelait; il s’arrêta, mais ce n’était qu’un chien qui aboyait, dans la Ferme Rouge. Il se remit en marche, en marmottant d’étranges jurons du seizième siècle, et brandissant de temps à autre le poignard rouillé dans la brise de minuit.

Однажды ему показалось, что кто-то окликнул его, и он остановился; но это был только лай собаки, доносившийся с Красной фермы. И он продолжал свой путь, бормоча страшные ругательства XVI века и не переставая размахивать в ночном воздухе заржавленным кинжалом.

Enfin il arriva à l’angle du passage qui conduisait à la chambre de l’infortuné Washington. Il y fit une courte pause. Le vent agitait autour de sa tête ses longues mèches grises, contournait en plis grotesques et fantastiques l’horreur indicible du suaire de cadavre.

Наконец он добрался до угла коридора, ведущего в комнату злосчастного Вашингтона. На мгновение он там остановился; ветер развевал его длинные седые локоны и свёртывал с неизречённым ужасом в чудовищные фантастические складки саван мертвеца.

Alors la pendule sonna le quart. Il comprit que le moment était venu. Il s’adressa un ricanement, et tourna l’angle. Mais à peine avait-il fait ce pas, qu’il recula en poussant un pitoyable gémissement de terreur en cachant sa face blême dans ses longues mains osseuses.

Потом часы пробили четверть, и он почувствовал, что время наступило. Он самодовольно замурлыкал и повернул за угол; но едва только он это сделал, как с воплем ужаса шарахнулся назад и закрыл побледневшее лицо длинными костлявыми руками.

Juste en face de lui se tenait un horrible spectre, immobile comme une statue, monstrueux comme le rêve d’un fou.

Прямо перед ним стоял ужасный призрак, неподвижный, словно изваяние, и чудовищный, как бред сумасшедшего.

La tête du spectre était chauve et luisante, la face ronde, potelée, et blanche; un rire hideux semblait en avoir tordu les traits en une grimace éternelle; par les yeux sortait à flots une lumière rouge écarlate.

Голова у него была лысая, гладкая; лицо было круглое, жирное, белое; и как будто отвратительный смех свёл черты его в вечную улыбку.

La bouche avait l’air d’un vaste puits de feu, et un vêtement hideux comme celui de Simon lui-même, drapait de sa neige silencieuse la forme titanique.

Из глаз у него струились лучи красного света, рот был широким огненным колодцем, а безобразная одежда, похожая на его собственную, окутывала своими молчаливыми снегами титаническую фигуру.

Sur la poitrine était fixé un placard portant une inscription en caractères étranges, antiques. C’était peut-être un écriteau d’infamie, où étaient inscrits des forfaits affreux, une terrible liste de crimes. Enfin, dans sa main droite, il tenait un cimeterre d’acier étincelant.

На груди у призрака висела доска с надписью, начертанной страшными буквами старинным шрифтом: верно, повесть о диких злодеяниях, ужасный перечень преступлений; в правой руке он высоко держал палицу из блестящей стали.

Comme il n’avait jamais vu de fantômes jusqu’à ce jour, il éprouva naturellement une terrible frayeur, et après avoir vite jeté un second regard sur l’affreux fantôme, il regagna sa chambre à grands pas, en trébuchant dans le linceul dont il était enveloppé. Il parcourut le corridor en courant, et finit par laisser tomber le poignard rouillé dans les bottes à l’écuyère du ministre, où le lendemain, le maître d’hôtel le retrouva.

Никогда до этого времени не видав привидений, Кентервильский дух естественно ужаснулся и, снова бросив беглый взгляд на страшный призрак, побежал назад к себе в комнату, запутавшись несколько раз в складках савана и уронив заржавленный кинжал в сапоги посла, где на следующее утро он был найден дворецким.

Une fois rentré dans l’asile de son retrait, il se laissa tomber sur un petit lit de sangle, et se cacha la figure sous les draps. Mais, au bout d’un moment, le courage indomptable des Canterville d’autrefois se réveilla en lui, et il prit la résolution d’aller parler à l’autre fantôme, dès qu’il ferait jour.

Добравшись до своей комнаты и очутившись наконец в безопасности, он бросился на узкую походную кровать и спрятал лицо под одеялом. Спустя некоторое время, однако, проснулась в нём старая кентервильская отвага, и он решил пойти и заговорить с другим привидением, как только придёт рассвет.

En conséquence, dès que l’aube eut argenté de son contact les collines, il retourna à l’endroit où il avait aperçu pour la première fois le hideux fantôme. Il se disait qu’après tout deux fantômes valaient mieux qu’un seul, et qu’avec l’aide de son nouvel ami, il pourrait se colleter victorieusement avec les jumeaux.

И едва заря окрасила холмы серебром, он вернулся туда, где впервые увидал жуткий призрак, чувствуя, что в конце концов два привидения лучше одного, и что с помощью своего нового друга он будет в силах справиться с близнецами.

Mais quand il fut à l’endroit, il se trouva en présence d’un terrible spectacle. Il était évidemment arrivé quelque chose au spectre, car la lumière avait complètement disparu de ses orbites. Le cimeterre étincelant était tombé de sa main, et il se tenait adossé au mur dans une attitude contrainte et incommode.

Но когда дошёл до этого места, его взорам представилась страшная картина. Что-то, очевидно, приключилось с призраком, так как свет окончательно потух в его пустых глазных впадинах, блестящая палица выпала из рук, и весь он прислонился к стене в крайне неудобной и неестественной позе.

Simon s’élança en avant, et le saisit dans ses bras, mais quelle fut son horreur, en voyant la tête se détacher, et rouler sur le sol, le corps prendre la posture couchée, et il s’aperçut qu’il étreignait un rideau de grosse toile blanche, et qu’un balai, un couperet de cuisine, et un navet évidé gisaient à ses pieds.

Дух Кентервиля подбежал к нему, поднял его, как вдруг — о, ужас! — голова соскочила и покатилась по полу, туловище окончательно согнулось, и он увидал, что обнимает белую канифасовую занавеску, а у ног его лежат метла, кухонный топор и выдолбленная тыква.

Ne comprenant rien à cette curieuse transformation, il saisit d’une main fiévreuse l’écriteau, et y lut, grâce à la lueur grise du matin, ces mots terribles:

Не понимая причины этого странного превращения, он лихорадочными руками поднял плакат и при сером свете утра прочёл следующие страшные слова:

Voici le Fantôme Otis
Le seul véritable et authentique Esprit
Se défier des imitations
Tous les autres sont des contrefaçons

ДУХ ОТИС
Единственный настоящий и оригинальный призрак! Остерегайтесь подделок!! Все остальные — не настоящие!

Et toute la vérité lui apparut comme dans un éclair. Il avait été berné, mystifié, joué!

Ему сразу всё стало ясно. Его обманули, перехитрили, оставили с носом!

L’expression qui caractérisait le regard des vieux Canterville reparut dans ses yeux; il serra ses mâchoires édentées, et levant au-dessus de sa tête, ses mains flétries, il jura, conformément à la formule pittoresque de l’école antique, que quand Chanteclair aurait sonné deux fois son joyeux appel de cor, des exploits sanglants s’accompliraient, et que le Meurtre au pied silencieux sortirait de la retraite.

Глаза его засверкали старым кентервильским огнём; он заскрежетал беззубыми дёснами и, подняв высоко над головой сморщенные руки, поклялся, согласно образной фразеологии старинной школы, что, когда Шантеклер дважды протрубит в свой рог, совершатся кровавые преступления, и убийство тихими шагами пройдёт по этому дому.

Il avait à peine fini d’énoncer ce redoutable serment, que d’une ferme lointaine au toit de tuiles rouges partit un chant de coq. Il poussa un rire prolongé, lent, amer, et attendit.

Едва он произнёс эту ужасную клятву, как с красной черепичной крыши далёкого домика раздалось пение петуха. Дух захохотал долгим, глухим и печальным хохотом и стал ждать.

Il attendit une heure, puis une autre, mais pour quelque raison mystérieuse, le coq ne chanta pas une autre fois. Enfin, vers sept heures et demie, l’arrivée des bonnes, le contraignit à quitter sa terrible faction, il rentra chez lui, d’un pas fier, en songeant à son vain serment, et à son vain projet manqué.

Час за часом ждал он, но по какой-то необъяснимой причине петух вторично уже не запел. Наконец около половины восьмого приход горничных заставил его отказаться от страшного бдения, и он вернулся в свою комнату, не переставая думать о своей тщетной надежде и неисполненном желании.

Là il consulta divers ouvrages sur l’ancienne chevalerie, dont la lecture l’intéressait extraordinairement, et il y vit que Chanteclair avait toujours chanté deux fois, dans les occasions où l’on avait eu recours à ce serment.

Там, у себя, он стал перебирать несколько древних книг, которые очень любил, и вычитал, что каждый раз, когда бывала произнесена его клятва, всегда вторично пропевал петух.

— Que le diable emporte cet animal de volatile! murmura-t-il. Dans le temps jadis, avec ma bonne lance, j’aurais fondu sur lui. Je lui aurais percé la gorge, et je l’aurais forcé à chanter une autre fois pour moi, dût-il en crever!

— Да будет проклята эта гадкая птица, — пробормотал он, — дождусь ли дня, когда верным копьём проткну ей глотку и заставлю её петь мне до смерти.

Cela dit, il se retira dans un confortable cercueil de plomb, et y resta jusqu’au soir.

Потом он лёг в удобный свинцовый гроб и оставался там до самого вечера.

IV

IV

Le lendemain, le fantôme se sentit très faible, très las. Les terribles agitations des quatre dernières semaines commençaient à produire leur effet.

На следующий день дух чувствовал себя очень слабым и утомлённым. Ужасное нервное возбуждение последних четырёх недель начинало сказываться.

Son système nerveux était complètement bouleversé, et il sursautait au plus léger bruit. Il garda la chambre pendant cinq jours, et finit par se décider à faire une concession sur l’article de la tache de sang du parquet de la bibliothèque.

Его нервы были совершенно разбиты, и он вздрагивал при малейшем шорохе. В течение целых пяти дней он не выходил из своей комнаты и наконец решил бросить заботы о кровавом пятне на полу библиотеки.

Puisque la famille Otis n’en voulait pas, c’est qu’elle ne la méritait pas, c’était clair. Ces gens-là étaient évidemment situés sur un plan inférieur, matériel d’existence, et parfaitement incapables d’apprécier la valeur symbolique des phénomènes sensibles.

Если оно не нужно было семье Отисов, то ясно, что они были недостойны его. Это, очевидно, были люди, живущие в низшей материальной плоскости и совершенно не умеющие ценить символическое значение спиритических феноменов.

La question des apparitions de fantômes, le développement des corps astrals, étaient vraiment pour elle chose tout à fait étrangère, et qui n’était réellement pas à sa portée.

Вопрос о сверхземных явлениях и о развитии астральных тел, конечно, был иного рода и, в сущности, не находился под его контролем.

C’était pour lui un rigoureux devoir de se montrer dans le corridor une fois par semaine, et de bafouiller par la grande fenêtre ogivale le premier et le troisième mercredi de chaque mois, et il ne voyait aucun moyen honorable et de se soustraire à son obligation.

Но священной его обязанностью было являться раз в неделю в коридоре, издавать бессвязный вздох с большого круглого окна в первую и третью среду каждого месяца, и он не видел возможности отказаться от этих своих обязанностей.

Il était vrai que sa vie avait été très criminelle, mais d’un autre côté, il était très consciencieux dans tout ce qui concernait le surnaturel.

И хотя его жизнь была очень безнравственной, но, с другой стороны, он был крайне добросовестен во всех вопросах, связанных с потусторонним миром.

Aussi, les trois samedis qui suivirent, il traversa comme de coutume le corridor entre minuit et trois heures du matin, en prenant toutes les précautions possibles pour n’être ni entendu ni vu.

Поэтому в ближайшие три субботы он, по обыкновению, прогуливался по коридору между полночью и тремя часами утра, принимая всевозможные меры, чтобы его не слышали и не видели.

Il ôtait ses bottes, marchait le plus légèrement qu’il pouvait sur les vieilles planches vermoulues, s’enveloppait d’un grand manteau de velours noir, et n’oubliait pas de se servir du Graisseur Soleil Levant pour huiler ses chaînes.

Он снимал сапоги, ступал как можно легче по изъеденным червями доскам пола, надевал широкий чёрный бархатный плащ и не забывал тщательно смазывать свои цепи «Смазкой Восходящего Солнца».

Je suis tenu de reconnaître que ce ne fut qu’après maintes hésitations qu’il se décida à adopter ce dernier moyen de protection.

Я должен признаться, что ему стоило многих усилий заставить себя прибегнуть к этой последней предохранительной мере.

Néanmoins, une nuit, pendant le dîner de la famille, il se glissa dans la chambre à coucher de M. Otis, et déroba la fiole.

Всё-таки однажды вечером, когда семья сидела за обедом, он пробрался в комнату к мистеру Отису и выкрал оттуда бутылку.

Il se sentit d’abord quelque peu humilié, mais dans la suite, il fut assez raisonnable pour comprendre que cette invention méritait de grands éloges, et qu’elle concourait dans une certaine mesure, à favoriser ses plans.

Сперва он чувствовал себя немного униженным, но потом вынужден был благоразумно сознаться, что изобретение это имело свои достоинства и до некоторой степени могло принести ему пользу.

Néanmoins, malgré tout, il ne fut pas à l’abri des taquineries.

Но, несмотря на все предосторожности, его не оставляли в покое.

On ne manquait jamais de tendre en travers du corridor des cordes qui le faisaient trébucher dans l’obscurité, et une fois qu’il s’était costumé pour le rôle «d’Isaac le Noir, ou le Chasseur du Bois de Hogsley», il fit une lourde chute, pour avoir mis le pied sur une glissoire de planches savonnées que les jumeaux avaient bâtie depuis le seuil de la Chambre aux Tapisseries jusqu’en haut de l’escalier de chêne.

Постоянно кто-то протягивал верёвки поперёк коридора, о которые он спотыкался в темноте; однажды же, когда он оделся для роли Чёрного Исаака, или Охотника из Хоглейских Лесов, он тяжко ушибся, поскользнувшись на масляном катке, который был устроен близнецами, начиная со входа в гобеленовую залу до верхней площадки дубовой лестницы.

Ce dernier affront le mit dans une telle rage, qu’il résolut de faire un suprême effort pour imposer sa dignité et raffermir sa position sociale, et forma le projet de rendre visite, la nuit suivante, aux insolents jeunes Etoniens, en son célèbre rôle de «Rupert le téméraire, ou le Comte sans tête».

Эта последняя обида так разозлила его, что он решился сделать последнюю попытку для восстановления своего достоинства и общественного положения и явиться дерзким юным школьникам в следующую ночь в своей знаменитой роли Отважного Руперта, или Герцога без головы.

Il ne s’était jamais montré dans ce déguisement depuis soixante-dix ans, c’est-à-dire depuis qu’il avait, par ce moyen, fait à la belle lady Barbara Modish une telle frayeur qu’elle avait repris sa promesse de mariage au grand-père du lord Canterville actuel, et s’était enfuie à Gretna Green, avec le beau Jack Castletown, en jurant que pour rien au monde elle ne consentirait à s’allier à une famille qui tolérait les promenades d’un fantôme si horrible, sur la terrasse, au crépuscule.

Он не появлялся в этой роли более семидесяти лет, с тех самых пор, когда он так напугал хорошенькую леди Барбару Модиш, что она отказала своему жениху, деду нынешнего лорда Кентервиля, и убежала в Гретна-Грин с красавцем Джеком Каслтоном; она тогда заявила, что ни за что в мире не согласится выйти замуж за человека, семья которого дозволяет такому ужасному призраку разгуливать в сумерках по террасе.

Le pauvre Jack fut par la suite tué en duel par lord Canterville sur la prairie de Wandsworth, et lady Barbara mourut de chagrin à Tunbridge Wells, avant la fin de l’année, de sorte qu’à tous les points de vue, c’était un grand succès.

Бедный Джек был вскоре убит на дуэли лордом Кентервильским на Вандсвортском лугу, а леди Барбара умерла от разбитого сердца в Тенбридж-Уэльсе меньше чем через год, так что в общем выступление духа имело большой успех.

Néanmoins, c’était, si je puis employer un terme de l’argot théâtral pour l’appliquer à l’un des mystères les plus grands du monde surnaturel ou, pour parler un langage plus scientifique, du monde supérieur de la nature, c’était une création des plus difficiles, et il lui fallut trois bonnes heures pour terminer ses préparatifs.

Но это был чрезвычайно трудный «грим», — если я могу воспользоваться таким театральным термином, говоря об одной из величайших тайн мира сверхъестественного, или, выражаясь научнее, мира «околоестественного», — и он потерял целых три часа на приготовления.

À la fin, tout fut prêt, et il fut très content de son travestissement.

Наконец всё было готово, и он остался очень доволен своим видом.

Les grandes bottes à l’écuyère en cuir, qui étaient assorties avec le costume étaient bien un peu trop larges pour lui; et il ne put retrouver qu’un des deux pistolets d’arçon, mais à tout prendre, il fut très satisfait; et à une heure et quart, il passa à travers le badigeon, et descendit vers le corridor.

Большие кожаные ботфорты, которые составляли часть костюма, были немного велики, и ему не удалось отыскать один из двух пистолетов, но в общем он был совершенно доволен и ровно в четверть второго выскользнул из обшивки и прокрался вниз по коридору.

Quand il fut arrivé près de la pièce occupée par les jumeaux, et que j’appellerai la chambre à coucher bleue, à cause de la couleur des tentures, il trouva la porte entr’ouverte.

Добравшись до комнаты, которую занимали близнецы (кстати сказать, эта комната называлась Голубой спальней из-за цвета обоев и штор), он заметил, что дверь была немного открыта.

Afin de faire une entrée sensationnelle, il la poussa avec force, mais il reçut une lourde cruche pleine d’eau, qui le mouilla jusqu’aux os, et qui ne manqua son épaule que d’un pouce ou deux. Au même moment, il perçut des éclats de rire étouffés, qui venaient du grand lit à dais.

Желая как можно эффектнее войти, он широко распахнул её… и прямо на него свалился тяжёлый кувшин с водой, промочив его насквозь и едва не задев левое плечо. В ту же минуту он услыхал сдержанные взрывы хохота из-под балдахина широкой постели.

Son système nerveux fut si violemment secoué qu’il rentra chez lui à toutes jambes, et le lendemain il resta alité avec un gros rhume.

Нервное потрясение было так велико, что он убежал в свою комнату как можно скорее и на следующий день слёг от сильной простуды.

La seule consolation qu’il trouva, c’est qu’il n’avait pas apporté sa tête sur lui; sans cela les suites auraient pu être bien plus graves.

Хорошо ещё, что он не захватил с собою своей головы, иначе последствия могли бы быть очень серьёзными.

Désormais, il renonça à tout espoir de jamais épouvanter cette rude famille d’Américains, et se borna, à parcourir le corridor avec des chaussons de lisière, le cou entouré d’un épais foulard, par crainte des courants d’air, et muni d’une petite arquebuse, pour le cas où il serait attaqué par les jumeaux.

Он теперь бросил всякую надежду напугать когда-нибудь эту невоспитанную американскую семью и большею частью довольствовался тем, что бродил по коридору в войлочных туфлях, с толстым красным шарфом вокруг шеи, из боязни сквозняков, и с маленьким арбалетом в руках на случай нападения близнецов.

Ce fut vers le 19 septembre qu’il reçut le coup de grâce.

Окончательный удар был нанесён ему 19 сентября.

Il était descendu par l’escalier jusque dans le grand hall, sûr que dans cet endroit du moins, il était à l’abri des taquineries; et il s’amusait là à faire des remarques satiriques sur les grands portraits photographiés par Sarow, du ministre des États-unis et de sa femme, qui avaient pris la place des portraits de famille des Canterville.

Он спустился в большую переднюю, чувствуя, что там по крайней мере будет в совершенной безопасности, и стал развлекать себя язвительными насмешками над большими увеличенными фотографиями посла Соединённых Штатов и его супруги, сменившими фамильные портреты Кентервилей.

Il était simplement mais décemment vêtu d’un long suaire parsemé de moisissures de cimetière. Il avait attaché sa mâchoire avec une bande d’étoffe jaune, et portait une petite lanterne et une bêche de fossoyeur.

Одет он был просто, но аккуратно, в длинный саван, кое-где запятнанный могильной плесенью, нижняя челюсть была подвязана куском жёлтого полотна, а в руке он держал фонарик и заступ могильщика.

Bref il était travesti dans le costume de «Jonas le Déterré ou le voleur de cadavres de Chertsey Barn.» C’était un de ses rôles les plus remarquables, et celui dont les Canterville avaient le plus de sujet de garder le souvenir, car là se trouvait la cause réelle de leur querelle avec leur voisin, lord Rufford.

Собственно говоря, он был одет для роли Ионы Непогребенного, или Пожирателя Трупов с Чертсейского Гумна, одно из его лучших воплощений. Оно так памятно всем Кентервилям, ибо именно оно послужило поводом для их ссор с соседом лордом Реффордом.

Il était environ deux heures et quart du matin, et autant qu’il put en juger, personne ne bougeait dans la maison.

Было уже около четверти третьего, и, насколько ему удалось заметить, никто не шевелился.

Mais comme il se dirigeait à loisir du côté de la bibliothèque pour voir ce qui restait de la tache de sang, soudain il vit bondir vers lui d’un coin sombre deux silhouettes qui agitaient follement leurs bras au-dessus de leurs têtes, et lui criaient aux oreilles:
— Boum!

Но когда он медленно пробирался к библиотеке, чтобы проверить, остались ли какие-нибудь следы от кровавого пятна, внезапно набросились на него из-за тёмного угла две фигуры, дико размахивавшие руками над головой, и крикнули ему на ухо: «Б-у-у!»

Pris de terreur panique, — ce qui était bien naturel dans la circonstance, — il se précipita du côté de l’escalier; mais il s’y trouva en face de Washington Otis, qui l’attendait armé du grand arrosoir du jardin, si bien que cerné de tous côtés par ses ennemis, réduit presque aux abois, il s’évapora dans le grand poêle de fonte, qui, par bonheur pour lui n’était point allumé, et il se fraya un passage jusque chez lui, à travers tuyaux et cheminées, et arriva à son domicile, dans l’état terrible où l’avaient mis la saleté, l’agitation, et le désespoir.

Охваченный вполне естественным, при таких условиях, паническим страхом, он бросился к лестнице, но там его ждал Вашингтон с большим садовым насосом; окружённый таким образом со всех сторон врагами и почти принуждённый сдаться, он юркнул в большую железную печь, которая, к счастью, не топилась, и пробрался по трубам в свою комнату в ужасном виде, грязный, растерзанный, исполненный отчаяния.

Depuis on ne le revit jamais en expédition nocturne. Les jumeaux se mirent maintes fois à l’affût pour le surprendre, et semèrent dans les corridors des coquilles de noix tous les soirs, au grand ennui de leurs parents et des domestiques, mais ce fut en vain.

После этого его ночные похождения были прекращены. Близнецы поджидали его в засаде несколько раз и каждый вечер посыпали пол коридоров ореховой скорлупой, к величайшему неудовольствию родителей и прислуги, но всё было напрасно.

Il était évident que son amour-propre avait été si profondément blessé, qu’il ne voulait plus se montrer.

Стало совершенно очевидно, что дух счёл себя настолько обиженным, что не хотел больше появляться.

En conséquence, M. Otis se remit à son grand ouvrage sur l’histoire du parti démocratique, qu’il avait commencé trois ans auparavant. Mrs Otis organisa un extraordinaire clam-bake, qui mit tout le pays en rumeur. Les enfants s’adonnèrent aux jeux de «la crosse», de l’écarté du poker, et autres amusements nationaux de l’Amérique. Virginia fît des promenades à cheval par les sentiers, en compagnie du jeune duc de Cheshire, qui était venu passer à Canterville la dernière semaine de vacances.

Поэтому мистер Отис снова принялся за свой труд по истории демократической партии, над которым работал уже много лет; миссис Отис организовала состязание на печение пирогов, поразившее всё графство; мальчики увлеклись лакроссом, покером, юкером и другими национальными американскими играми; Виргиния же каталась по аллеям на своём пони, в сопровождении молодого герцога Чеширского, проводившего последнюю неделю своих каникул в Кентервильском замке.

Tout le monde supposait que le fantôme avait disparu; de sorte que M. Otis écrivit à lord Canterville une lettre pour l’en informer, et reçut en réponse une autre lettre où celui-ci lui témoignait le plaisir que lui avait causé cette nouvelle, et envoyait ses plus sincères félicitations à la digne femme du ministre.

Все окончательно решили, что привидение куда-нибудь переселилось, и мистер Отис известил об этом письмом лорда Кентервиля, который в ответ выразил свою большую радость по этому поводу и поздравил почтенную супругу посла.

Mais les Otis se trompaient. Le fantôme était toujours à la maison; et bien qu’il se portât très mal, il n’était nullement disposé à en rester là, surtout après avoir appris que du nombre des hôtes se trouvait le jeune duc de Cheshire, dont le grand oncle, lord Francis Stilton, avait une fois parié avec le colonel Carbury, qu’il jouerait aux dés avec le fantôme de Canterville. Le lendemain, on l’avait trouvé gisant sur le carreau de la salle de jeu, dans un état de paralysie si complet, que malgré l’âge avancé qu’il atteignit, il ne put jamais prononcer d’autre mot que celui-ci:
— Double six!

Но Отисы ошиблись, так как привидение всё ещё оставалось в доме, и хотя теперь оно стало почти инвалидом, всё же не думало оставлять всех в покое, тем более когда узнало, что среди гостей был молодой герцог Чеширский, двоюродный дед которого, лорд Фрэнсис Стилтон, однажды поспорил на сто гиней с полковником Карбери, что сыграет в кости с Кентервильским духом; на следующее утро его нашли на полу игорной комнаты в беспомощном состоянии, разбитого параличом, и, хотя он дожил до преклонного возраста, никогда больше не мог сказать ни слова, кроме «шесть и шесть».

Cette histoire était bien connue en son temps, quoique, par égards pour les sentiments de deux familles nobles, on eût fait tout le possible pour l’étouffer; et un récit détaillé de tout ce qui la concerne se trouve dans le troisième volume des Mémoires de Lord Tattle sur le Prince Régent et ses amis.

Эта история в своё время получила большое распространение, но из уважения, конечно, к чувствам обеих благородных семей были приняты все меры к тому, чтобы замять её; подробное описание всех обстоятельств, связанных с этой историей, можно найти в третьем томе книги лорда Таттля «Воспоминания о принце-регенте и его друзьях».

Dès lors, le fantôme désirait vraiment prouver qu’il n’avait pas perdu son influence sur les Stilton, avec lesquels il était d’ailleurs parent par alliance, sa cousine germaine ayant épousé en secondes noces le sieur de Bulkeley, duquel, ainsi que tout le monde le sait les ducs de Cheshire descendent en droite ligne.

Поэтому вполне естественно было желание духа доказать, что он не потерял своего влияния над Стилтонами, с которыми к тому же у него было отдалённое родство; его собственная кузина была замужем еп secondes noces* за сэром де Бёлкли, от которого, как всем известно, ведут свой род герцоги Чеширские.

En conséquence, il fit ses apprêts pour se montrer au petit amoureux de Virginia dans son fameux rôle du «Moine Vampire, ou le Bénédictin saigné à blanc». C’était un spectacle si épouvantable, que quand la vieille lady Startuy, l’avait vu jouer, c’est-à-dire la veille du nouvel an 1764, elle commença par pousser les cris les plus perçants, qui aboutirent à une violente attaque d’apoplexie et à son décès, au bout de trois jours, non sans qu’elle eût déshérité les Canterville et légué tout son argent à son pharmacien de Londres.

Ввиду этого он начал приготовления, чтобы предстать перед юным поклонником Виргинии в своём знаменитом воплощении Монаха-Вампира, или Бескровного Бенедиктинца, нечто столь страшное, что, когда его однажды, в роковой вечер под Новый год, в 1764 г., увидела старая леди Стартап, она разразилась пронзительными криками и через три дня скончалась от апоплексического удара, лишив Кентервилей, своих ближайших родственников, наследства и оставив всё своё состояние своему лондонскому аптекарю.

Mais au dernier moment la terreur, que lui inspiraient les jumeaux, l’empêcha de quitter sa chambre, et le petit duc dormit en paix dans le grand lit à baldaquin couronné de plumes de la Chambre royale, et rêva à Virginia.

Но в последнюю минуту страх перед близнецами помешал духу покинуть свою комнату, и маленький герцог спокойно провёл ночь под большим балдахином с плюмажами в королевской опочивальне и видел во сне Виргинию.

V

V

Peu de jours après, Virginia et son amoureux aux cheveux frisés allèrent faire une promenade à cheval dans les prairies de Brockley, où elle déchira son amazone d’une manière si fâcheuse, en franchissant une haie que quand elle revint à la maison, elle prit le parti de passer par l’escalier de derrière, afin de n’être point vue.

Несколько дней спустя Виргиния и её златокудрый кавалер поехали кататься верхом на Броклейские луга, где она, перескакивая через плетень, так разорвала свою амазонку, что по возвращении домой решила подняться в свою комнату по чёрной лестнице, чтобы никто не видел.

Comme elle passait en courant devant la Chambre aux Tapisseries, dont la porte était ouverte, elle crut voir quelqu’un à l’intérieur. Elle pensa que c’était la femme de chambre de sa mère, car elle venait souvent travailler dans cette chambre. Elle y jeta un coup d’œil pour prier la femme de raccommoder son habit.

Когда она пробегала мимо гобеленовой залы, дверь которой была чуть-чуть приоткрыта, ей померещилось, что она кого-то увидала в комнате, и, думая, что это камеристка её матери, иногда приходившая сюда со своим шитьём, она решила попросить её заштопать платье.

Mais à son immense surprise, c’était le fantôme de Canterville en personne!

К её неописуемому удивлению, оказалось, однако, что это был сам Кентервильский дух!

Il était assis devant la fenêtre, contemplant l’or roussi des arbres jaunissants, qui voltigeait en l’air, les feuilles rougies qui dansaient follement tout le long de la grande avenue.

Он сидел у окна и смотрел, как по воздуху носилось тусклое золото желтеющих деревьев и красные листья мчались в бешеной пляске по длинной аллее.

Il avait la tête appuyée sur sa main, et toute son attitude révélait le découragement le plus profond.

Он опёрся головою на руки, и весь облик его говорил о крайнем отчаянии.

Il avait vraiment l’air si abattu, si démoli, que la petite Virginia, au lieu de céder à son premier mouvement, qui avait été de courir s’enfermer dans sa chambre, fut remplie de compassion, et prit le parti d’aller le consoler.

Таким одиноким, истрёпанным казался он, что маленькая Виргиния, первая мысль которой была — убежать и запереться у себя в комнате, преисполнилась жалостью и решила попробовать утешить его.

Elle avait le pas si léger, et lui il avait la mélancolie si profonde, qu’il ne s’aperçut de sa présence que quand elle lui parla.

Так легки и неслышны были её шаги, так глубока была его грусть, что он не заметил её присутствия, пока она не заговорила с ним.

— Je suis bien fâchée pour vous, dit-elle, mais mes frères retournent à Eton demain. Alors si vous vous conduisez bien, personne ne vous tourmentera.

— Мне вас очень жаль, — сказала она, — но братья мои завтра возвращаются в Итон, и тогда, если вы будете вести себя прилично, никто вас больше обижать не станет.

— C’est absurde de me demander que je me conduise bien, répondit-il en regardant d’un air stupéfait la petite fillette qui s’était enhardie à lui adresser la parole. C’est tout à fait absurde. Il faut que je secoue mes chaînes, que je grogne par les trous de serrures, que je déambule la nuit, si c’est là ce que vous entendez par se mal conduire. C’est ma seule raison d’être.

— Глупо просить меня, чтобы я вёл себя прилично, — ответил он, оглядывая в удивлении маленькую хорошенькую девочку, которая решилась с ним заговорить, — просто нелепо. Я должен греметь своими цепями, стонать в замочные скважины, разгуливать по ночам, — о чём же вы говорите? В этом единственный смысл моего существования.

— Ce n’est pas du tout une raison d’être, et vous avez été bien méchant, savez-vous? Mrs Umney nous a dit, le jour même de notre arrivée, que vous avez tué votre femme.

— Это вовсе не смысл существования, и вы знаете, что вы были очень злой человек. Миссис Эмни рассказывала нам в первый же день нашего приезда, что вы убили свою жену.

— Oui, j’en conviens, répondit étourdiment le fantôme. Mais c’était une affaire de famille, et cela ne regardait personne.

— Ну что ж, я и не отрицаю этого, — ответил дух сварливо, — но это чисто семейное дело, и оно никого не касается.

— C’est bien mal de tuer n’importe qui, dit Virginia, qui avait parfois un joli petit air de gravité puritaine, légué par quelque ancêtre venu de la Nouvelle-Angleterre.

— Очень нехорошо убивать кого бы то ни было, — сказала Виргиния, которая иногда проявляла милую пуританскую строгость, унаследованную от какого-нибудь старого предка из английских переселенцев.

— Oh! je ne puis souffrir la sévérité à bon compte de la morale abstraite. Ma femme était fort laide. Jamais elle n’empesait convenablement mes manchettes et elle n’entendait rien à la cuisine. Tenez, un jour j’avais tué un superbe mâle dans les bois de Hogley, un beau cerf de deux ans. Vous ne devineriez jamais comment elle me le servit.

— О, я ненавижу дешёвую строгость отвлечённой морали! Жена моя была очень некрасива, никогда не могла прилично накрахмалить мои брыжи и ничего не понимала в стряпне. Вот вам пример: однажды я убил в Хоглейском лесу оленя, великолепного годовалого самца, и как, вы думаете, она приказала подать его к столу?

Mais n’en parlons plus. C’est une affaire finie maintenant, et je trouve que ce n’était pas très bien de la part de ses frères, de me faire mourir de faim bien que je l’aie tuée.

Впрочем, это неважно теперь, так как теперь всё это кончилось, только, по-моему, было очень мило со стороны её братьев, что они заморили меня голодной смертью, хотя бы я и был убийца своей жены.

— Vous faire mourir de faim! Oh! Monsieur le Fantôme… Monsieur Simon, veux-je dire, est-ce que vous avez faim? j’ai un sandwich dans ma cassette. Cela vous plairait-il?

— Заморили вас голодом? О, господин дух, то есть я хотела сказать, сэр Симон, вы голодны? У меня в сумке есть бутерброд. Хотите?

— Non, merci, je ne mange plus maintenant; mais c’est tout de même très bon de votre part, et vous êtes bien plus gentille que le reste de votre horrible, rude, vulgaire, malhonnête famille?

— Нет, благодарю вас. Я теперь никогда ничего не ем; но всё же вы очень любезны, и вообще вы гораздо милее всех остальных в вашей отвратительной, невоспитанной, пошлой, бесчестной семье.

— Assez! s’écria Virginia en frappant du pied. C’est vous qui êtes rude, et horrible, et vulgaire. Quant à la malhonnêteté, vous savez bien que vous m’avez volé mes couleurs dans ma boîte pour renouveler cette ridicule tache de sang dans la bibliothèque.

— Молчите! — крикнула Виргиния, топнув ногой, — Вы сами невоспитанный, и отвратительный, и пошлый, а что касается бесчестности, то вы сами знаете, что взяли у меня из ящика краски для того, чтобы поддерживать это глупое кровавое пятно в библиотеке.

Vous avez commencé par me prendre tous mes rouges, y compris le vermillon, de sorte qu’il m’est impossible de faire des couchers de soleil. Puis, vous avez pris le vert émeraude, et le jaune de chrome. Finalement il ne me reste plus que de l’indigo et du blanc de Chine. Je n’ai pu faire depuis que des clairs de lune, qui font toujours de la peine à regarder, et qui ne sont pas du tout commodes à colorier.

Вначале вы взяли все красные краски, включая и киноварь, так что я больше не могла рисовать солнечные закаты, потом взяли изумрудную зелень и жёлтый хром, и наконец у меня ничего не осталось, кроме индиго и белил, и я вынуждена была ограничиваться одними сценами при лунном освещении, что всегда выходило очень тоскливо и не так-то легко нарисовать.

Je n’ai jamais rien dit de vous, quoique j’aie été bien ennuyée, et tout cela, c’était parfaitement ridicule. Est-ce qu’on a jamais vu du sang vert émeraude?

Я ни разу не выдала вас, хотя мне было очень неприятно, и вообще вся эта история крайне нелепа; кто когда-либо слыхал о крови изумрудно-зелёного цвета?

— Voyons, dit le fantôme, non sans douceur, qu’est-ce que je pouvais faire? C’est chose très difficile par le temps qui court de se procurer du vrai sang, et puisque votre frère a commencé avec son Détacheur incomparable, je ne vois pas pourquoi je n’aurais pas employé vos couleurs à résister.

— Но скажите, — сказал дух довольно покорно, — что же мне было делать? Очень трудно в наши дни доставать настоящую кровь, и так как ваш брат пустил в ход свой Образцовый Очиститель, я не видел причины, почему бы мне не воспользоваться вашими красками.

Quant à la nuance, c’est une affaire de goût: ainsi par exemple, les Canterville ont le sang bleu, le sang le plus bleu qu’il y ait en Angleterre… Mais je sais que, vous autres Américains, vous ne faites aucun cas de ces choses-là.

Что касается цвета, то это вопрос вкуса; у Кентервилей, например, кровь голубая, самая голубая во всей Англии; но я знаю, что вы, американцы, такого рода вещей не любите.

— Vous n’en savez rien, et ce que vous pouvez faire de mieux, c’est d’émigrer, cela vous formera l’esprit. Mon père se fera un plaisir de vous donner un passage gratuit, et bien qu’il y ait des droits d’entrée fort élevés sur les esprits de toute sorte, on ne fera pas de difficultés à la douane. Tous les employés sont des démocrates.

— Вы совершенный невежда, и лучшее, что вы можете сделать, это эмигрировать в Америку и пополнить немного своё образование. Отец мой рад будет выхлопотать вам бесплатный проезд, и хотя существует очень высокая пошлина на всякого рода духи, вас будут мало беспокоить в таможне, так как все чиновники — демократы.

Une fois à New-York, vous pouvez compter sur un grand succès. Je connais des quantités de gens qui donneraient cent mille dollars pour avoir un grand-père, et qui donneraient beaucoup plus pour avoir un fantôme de famille.

А раз вы попадёте в Нью-Йорк, то вам обеспечен колоссальный успех. Я знаю многих людей, которые дали бы сто тысяч долларов, чтобы иметь деда, и несравненно дороже, чтобы иметь семейное привидение.

— Je crois que je ne me plairais pas beaucoup en Amérique.

— Вряд ли мне понравится ваша Америка.

— C’est sans doute parce que nous n’avons pas de ruines, ni de curiosités, dit narquoisement Virginia.

— Наверное, потому, что там нет никаких развалин и ничего архаического? — сказала Виргиния иронически.

— Pas de ruines! pas de curiosités? répondit le fantôme. Vous avez votre marine et vos manières.

— Никаких развалин — а ваш флот? Ничего архаического — а ваши обычаи?

— Bonsoir, je vais demander à papa de faire accorder aux jumeaux une semaine supplémentaire de vacances.

— Прощайте; я пойду и попрошу папу, чтобы он выхлопотал близнецам ещё на одну неделю каникулы.

— Je vous en prie, Miss Virginia, ne vous en allez pas, s’écria-t-il. Je suis si seul, si malheureux, et je ne sais vraiment plus que faire. Je voudrais aller me coucher, et je ne le puis pas.

— Не уходите, пожалуйста, мисс Виргиния! — воскликнул он. — Я так одинок и так несчастлив и, право, не знаю, что делать. Мне хочется уснуть, а я не могу.

— Mais c’est absurde; vous n’avez qu’à vous mettre au lit et à éteindre la bougie. C’est parfois très difficile de rester éveillé, surtout à l’église, mais ça n’est pas difficile du tout de dormir. Tenez, les bébés savent très bien dormir; cependant, ils ne sont pas des plus malins.

— Ну, это уж совсем нелепо!.. Вам только надо лечь в постель и потушить свечу. Иногда бывает очень трудно не уснуть, особенно в церкви, но никогда не бывает трудно уснуть. Даже грудные младенцы умеют это делать, а они ведь не так уж умны.

— Voilà trois cents ans que je n’ai pas dormi, dit-il tristement, ce qui fit que Virginia ouvrit tout grands ses beaux yeux bleus, tout étonnés. Voilà trois cents ans que je n’ai pas dormi, aussi suis-je bien fatigué.

— Я не спал триста лет, — сказал он печально, и красивые голубые глаза Виргинии широко раскрылись в удивлении, — триста лет я не спал, и я так утомлён.

Virginia prit un air tout à fait grave et ses fines lèvres s’agitèrent comme des pétales de rose. Elle s’approcha, s’agenouilla à côté de lui, et considéra la figure vieillie et ridée du fantôme.

Виргиния сделалась совершенно серьёзной, и её губки задрожали, как розовые лепестки. Она подошла к нему, опустилась около него на колени и заглянула в старое и сморщенное лицо.

— Pauvre, pauvre Fantôme, dit-elle à demi-voix, n’y a-t-il pas un endroit où vous pourriez dormir?

— Бедный, бедный дух, — прошептала она, — разве у тебя нет места, где бы лечь и уснуть?