По сторонам стояло множество старух, купеческих сидельцев и дворников с записками. В одной значилось, что отпускается в услужение кучер трезвого поведения; в другой — малоподержанная коляска, вывезенная в 1814 году из Парижа; там отпускалась дворовая девка 19 лет, упражнявшаяся в прачешном деле, годная и для других работ; прочные дрожки без одной рессоры, молодая горячая лошадь в серых яблоках, семнадцати лет от роду, новые полученные из Лондона семена репы и редиса, дача со всеми угодьями: двумя стойлами для лошадей и местом, на котором можно развести превосходный берёзовый или еловый сад; там же находился вызов желающих купить старые подошвы, с приглашением явиться к переторжке каждый день от 8 до 3 часов утра.

A lato gli stava una folla di vecchie, di giovani di magazzini, di portieri con le loro carte da inserire in mano. Vedevasi, in una di queste carte, come un cocchiere di sobria condotta cercava posto; in un’altra, si offriva un calesse, poco usato, venuto da Parigi nel 1814; là una ragazza da faccende di diciannove anni, esperta nella lavanderia, buona anche per altre bisogne, chiedeva collocamento; qui si proponevan droski solidi senza molle; o un giovane cavallo ardente, pomellato, di diciassette anni; semi di rape e ravanelli, venuti di Londra; una casa di campagna con tutte le dipendenze; due stalle per cavalli e un piazzale dove si poteva far sorgere un magnifico giardino di betulle e di abeti; altri cercavan di acquistare vecchie suola e invitavan a presentarsi ogni giorno dalle 8 alle 3 per far affari…

Комната, в которой местилось всё это общество, была маленькая, и воздух в ней был чрезвычайно густ; но коллежский асессор Ковалёв не мог слышать запаха, потому что закрылся платком, и потому что самый нос его находился бог знает в каких местах.

La stanza, nella quale si pigiava tanta gente, era piccola e l’aria greve, densa; ma l’assessore di collegio Kovalev non poteva sentir niente, avendo la faccia coperta da un fazzoletto e il naso… Dio sa dove.

«Милостивый государь, позвольте вас попросить… Мне очень нужно», — сказал он наконец с нетерпением.

— Signore, mi permetta di pregarla… Ho molta fretta… — disse egli alla fine, impazientito.

«Сейчас, сейчас! Два рубля сорок три копейки! Сию минуту! Рубль шестьдесят четыре копейки!» говорил седовласый господин, бросая старухам и дворникам записки в глаза. «Вам что угодно?» наконец сказал он, обратившись к Ковалёву.

— Subito! Subito!… due rubli e quarantatrè copeki!… Un minuto!… Un rublo e sessantaquattro copeki! — disse il vecchio signore, lasciando in disparte, anche cogli occhi, i fogli delle vecchie e dei portieri. — Lei che desidera? — chiese in fine voltosi a Kovalev.

«Я прошу…» сказал Ковалёв: «случилось мошенничество, или плутовство, я до сих пор не могу никак узнать. Я прошу только припечатать, что тот, кто ко мне этого подлеца представит, получит достаточное вознаграждение.»

— Prego… — disse Kovalev. — È avvenuta una frode o una ladreria… sinora non so come. Io la prego d’inserire soltanto che colui il quale mi consegnerà quel furfante avrà una buona ricompensa.

«Позвольте узнать, как ваша фамилия?»

— Voglia dirmi il suo cognome.

«Нет, зачем же фамилию? Мне нельзя сказать её. У меня много знакомых: Чехтарёва, статская советница, Палагея Григорьевна Подточина, штаб-офицерша… Вдруг узнают, боже сохрани! Вы можете просто написать: коллежский асессор, или, ещё лучше, состоящий в маиорском чине.»

— No; perchè il mio cognome non posso dirlo. Ho molte relazioni: la signora Cekhtareva, moglie di un consigliere di Stato, la signora Pelagia Grigorevna Podtocina, moglie di un ufficiale superiore… Se venissero a saper d’improvviso… Dio me ne guardi! Lei può scrivere semplicemente: «Un assessore di collegio», o meglio, «Un maggiore».

«А сбежавший был ваш дворовый человек?»

— Dunque, il suo mozzo di stalla è scappato…

«Какое, дворовый человек? Это бы ещё не такое большое мошенничество! Сбежал от меня… нос…»

— Che mozzo di stalla!… C’è di peggio… Ciò che è scappato è… il naso!

«Гм! какая странная фамилия! И на большую сумму этот г. Носов обокрал вас?»

— Ve’, che strano cognome! E qual somma questo signor Naso le ha preso?

«Нос, то есть… вы не то думаете! Нос, мой собственный нос пропал неизвестно куда. Чорт хотел подшутить надо мною!»

— Naso! Ma lei non ha compreso ancora! È il mio naso, proprio il mio naso, ch’è scomparso, nè so dove si trovi. Il diavolo ha voluto giuocarmi un brutto tiro!

«Да каким же образом пропал? Я что-то не могу хорошенько понять.»

— Ma come mai è scomparso? lo non ci capisco niente affatto.

«Да я не могу вам сказать, каким образом; но главное то, что он разъезжает теперь по городу и называет себя статским советником. И потому я вас прошу объявить, чтобы поймавший представил его немедленно ко мне в самом скорейшем времени. Вы посудите, в самом деле, как же мне быть без такой заметной части тела? это не то, что какой-нибудь мизинный палец на ноге, которую я в сапог — и никто не увидит, если его нет. Я бываю по четвергам у статской советницы Чехтарёвой; Подточина Палагея Григорьевна, штаб-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, тоже очень хорошие знакомые, и вы посудите сами, как же мне теперь… Мне теперь к ним нельзя явиться.»

— Io non posso dirle come. Ma l’importante è che esso va in giro adesso per la città e s’intitola consigliere di Stato. E però io la prego di annunziare: che colui, il quale lo afferri, me lo porti subito, nel tempo più breve. Lei d’altronde capisce come mai possa io vivere senza questa parte della mia persona. Non si tratta, per esempio, d’un dito del piede… Nella scarpa non se ne vede la mancanza… Io vado ogni giovedi dalla moglie d’un consigliere di Stato, la signora Cekhtareva; conosco pure la signora Pelagia Grigorevna Podtocina, moglie di un ufficiale superiore, che ha una graziosissima figlia… Ho ancora altre brillanti relazioni, e lei comprende come io posso oramai… Oramai mi è impossibile comparire in qualsiasi luogo.

Чиновник задумался, что означали крепко сжавшиеся губы.

L’impiegato riflettè, mordendosi forte le labbra.

«Нет, я не могу поместить такого объявления в газетах» — сказал он наконец после долгого молчания.

— No; io non posso inserire tale annunzio nel giornale, — disse alla fine, dopo lungo silenzio.

«Как? отчего?»

— Come?… Perchè?

«Так. Газета может потерять репутацию. Если всякий начнёт писать, что у него сбежал нос, то… И так уже говорят, что печатается много несообразностей и ложных слухов.»

— Perchè un giornale non può perdere il suo buon nome. Se ognuno comincia a inserirvi che gli è scomparso il suo naso, allora… Ecco perchè poi si sparge la voce che si stampano fandonie e si raccolgono voci menzognere…

«Да чем же это дело несообразное? Тут, кажется, ничего нет такого.»

— E perchè questo sarebbe fandonia? Nel mio caso, pur troppo, non è niente di simile, mi pare.

«Это вам так кажется, что нет. А вот, на прошлой неделе, такой же был случай. Пришёл чиновник таким же образом, как вы теперь пришли, принёс записку, денег по расчёту пришлось 2 р. 73 к., и всё объявление состояло в том, что сбежал пудель чёрной шерсти. Кажется, что бы тут такое? А вышел пасквиль: пудель-то этот был казначей, не помню какого-то заведения.»

— Lei pensa così; or senta un fatto avvenuto la settimana scorsa. Venne qui un funzionario, proprio come lei è venuto quest’oggi, recando una noterella, che gli costò due rubli e settantacinque copeki. Tutto l’annunzio consisteva in ciò: un barboncino dal pelo nero è fuggito. Lei mi dirà: Oh come c’entra? Avvenne questa ridicola coincidenza: che il barboncino non era se non il cassiere di non so quale amministrazione.

«Да ведь я вам не о пуделе делаю объявление, а о собственном моём носе: стало быть, почти то же, что о самом себе.»

— Ma io non le chiedo di pubblicare circa un barboncino; ma pel mio naso, e, in conseguenza, per me stesso.

«Нет, такого объявления я никак не могу поместить.»

— No, non posso inserire codesto annunzio.

«Да когда у меня точно пропал нос!»

— Neppur quando il mio naso sia veramente scomparso?

«Если пропал, то это дело медика. Говорят, что есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос. Но впрочем я замечаю, что вы должны быть человек весёлого нрава и любите в обществе пошутить.»

— Se è scomparso, è affare del medico; si dice che costoro possan piantar nasi convenientissimi. E poi, e poi, io credo che sia un uomo d’indole allegra, che ama divertirsi e scherzare in società…

«Клянусь вам, вот как бог свят! Пожалуй, уж если до того дошло, то я покажу вам.»

— Le giuro per quanto è di più sacro! E poichè siamo a tal punto, mi permetta che le mostri…

«Зачем беспокоиться!» продолжал чиновник, нюхая табак. «Впрочем, если не в беспокойство», — прибавил он с движением любопытства: «то желательно бы взглянуть.»

— Perchè adirarsi? — seguitò l’impiegato, annasando una presetta. — Del resto, se non le spiace, — soggiunse con moto di curiosità: — sarei pur contento di vedere…

Коллежский асессор отнял от лица платок.

L’assessore di collegio si tolse il fazzoletto dal viso.

«В самом деле, чрезвычайно странно!» — сказал чиновник: «место совершенно гладкое, как будто бы только что выпеченный блин. Да, до невероятности ровное!»

— Davvero la cosa è singolarmente stupefacente!! — esclamò l’impiegato: — il filo è proprio come tagliato di netto… Sì, è piatto, che pare impossibile.

«Ну, вы теперь будете спорить? Вы видите сами, что нельзя не напечатать. Я вам буду особенно благодарен, и очень рад, что этот случай доставил мне удовольствие с вами познакомиться…» Маиор, как видно из этого, решился на сей раз немного поподличать.

— Ebbene, discuterà ancora adesso? Vede lei stessa quanto importi l’inserir questo avviso. Glie ne sarò particolarmente grato, e son lieto di questa occasione che mi ha procurato il piacere di conoscerla…
Il maggiore, come si vede, si era proposto, per quella volta sola, di usar le lusinghe.

«Напечатать-то, конечно, дело небольшое», сказал чиновник: — «только я не предвижу в этом никакой для вас выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имеет искусное перо, описать как редкое произведение натуры и напечатать эту статейку в “Северной Пчеле” (тут он понюхал ещё раз табаку) для пользы юношества (тут он утёр нос), или так, для общего любопытства.»

— Annunziar codesto, certo, è cosa da poco, — disse l’impiegato; — solo credo che lei non ne trarrà vantaggio di sorta. Lei dovrebbe incaricar qualcuno dalla penna industre di descriverlo come fenomeno di natura e d’inserir tale articolo nella «Abeille du Nord» (qui aspirò una presa), per giovare a’ giovani (qui si soffiò il naso), e anche per la pubblica curiosità.

Коллежский асессор был совершенно обезнадёжен. Он опустил глаза вниз газеты, где было извещение о спектаклях; уже лицо его было готово улыбнуться, встретив имя актрисы хорошенькой собою, и рука взялась за карман: есть ли при нём синяя ассигнация, потому что штаб-офицеры, по мнению Ковалёва, должны сидеть в креслах, — но мысль о носе всё испортила!

L’assessore di collegio era sempre più disperato. Abbassò gli occhi in calce al giornale, ove si trovavan le notizie teatrali, e sul viso già gli si diffondeva il sorriso, scorgendo il nome di una artista sua preferita, e già cacciava la mano in tasca per trarne un biglietto azzurro, giacchè a suo avviso, gli ufficiali superiori devono adagiarsi solo nelle poltrone, quando l’idea del naso gli conturbò tutto.

Сам чиновник, казалось, был тронут затруднительным положением Ковалёва. Желая сколько-нибудь облегчить его горесть, он почёл приличным выразить участие своё в нескольких словах:

Pare che lo stesso impiegato fosse commosso pel terribile caso di Kovalev. Desiderando alleviargli lo strazio, credette bene esprimergli la propria compassione con poche parole:

«Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился такой анекдот. Не угодно ли вам понюхать табачку? это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к гемороидам это хорошо.»

«In verità, io sono molto sdegnato per l’avventura che l’è occorsa. Desidera una presa di tabacco? Scaccia il mal di testa e l’inclinazione alla melanconia; è anche un rimedio sovrano contro le emorroidi».

Говоря это, чиновник поднёс Ковалёву табакерку, довольно ловко подвернув под неё крышку с портретом какой-то дамы в шляпке.

E, così dicendo, l’impiegato presentò a Kovalev una tabacchiera della quale aperse delicatissimamente il coperchio, adorno del ritratto d’una signora col cappello.

Этот неумышленный поступок вывел из терпения Ковалёва.

A questo imprudente procedere dell’impiegato, Kovalev finì col perdere la pazienza.

«Я не понимаю, как вы находите место шуткам», сказал он с сердцем: «разве вы не видите, что у меня именно нет того, чем бы я мог понюхать? Чтоб чорт побрал ваш табак! Я теперь не могу смотреть на него, и не только на скверный ваш березинский, но хоть бы вы поднесли мне самого рапе.»

«Non capisco», disse adirato, «come lei possa trovar qui cagione di burla; non vede che mi manca l’organo essenziale a fiutare? II diavolo le porti via il suo tabacco! Adesso io non posso neppur più soffrirlo a vedere, non solo il suo esecrando berezinski, ma perfino il rapè».

Сказавши, он вышел, глубоко раздосадованный, из газетной экспедиции и отправился к частному приставу, чрезвычайному охотнику до сахару.

A queste parole, uscì profondamente sdegnato contro l’amministrazione del giornale, e si diresse verso il commissariato di polizia.

На дому его вся передняя, она же и столовая, была установлена сахарными головами, которые нанесли к нему из дружбы купцы. Кухарка в это время скидала с частного пристава казённые ботфорты; шпага и все военные доспехи уже мирно развесились по углам и грозную трёхугольную шляпу уже затрогивал трёхлетний сынок его, и он, после боевой, бранной жизни, готовился вкусить удовольствия мира.

Ковалёв вошёл к нему в то время, когда он потянулся, крякнул и сказал: «Эх, славно засну два часика!» И потому можно было предвидеть, что приход коллежского асессора был совершенно не вовремя. И не знаю, хотя бы он даже принёс ему в то время несколько фунтов чаю или сукна, он бы не был принят слишком радушно.

Kovalev giunse proprio sul punto che il funzionario stendevasi sbadigliando e dicendo fra sè: «Vo’ dormire per un paio di orette». Onde si vede che l’arrivo dell’assessore di collegio era oltremodo inopportuno.

Частный был большой поощритель всех искусств и мануфактурностей; но государственную ассигнацию предпочитал всему. «Это вещь», обыкновенно говорил он: «уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займёт немного, в кармане всегда поместится, уронишь — не расшибётся.»

Il commissario era grande amatore di cose artistiche, e anche di oggettini industriali; ma preferiva a tutto un biglietto imperiale. «È cosa», soleva dire, «che non v’è la migliore: non chiede cibo, tien poco posto, rientra sempre bene in tasca, e se lo si lascia scivolare non si rompe».

Частный принял довольно сухо Ковалёва и сказал, что после обеда не то время, чтобы производить следствие, что сама натура назначила, чтобы, наевшись, немного отдохнуть (из этого коллежский асессор мог видеть, что частному приставу были не безызвестны изречения древних мудрецов), что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких маиоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам.

Ricevette Kovalev freddamente, facendogli capire che quella non era l’ora, subito dopo il desinare, di procedere ad una indagine; che la natura stessa insegna qualmente dopo il pasto dobbiamo riposare alquanto (così l’assessore di collegio potè vedere come gli apoftegmi de’ filosofi antichi non erano ignoti al commissario), e che un uomo d’ordine non perde il naso.

То есть, не в бровь, а прямо в глаз! Нужно заметить, что Ковалёв был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог простить всё, что ни говорили о нём самом, но никак не извинял, если это относилось к чину или званию.

Queste parole feriron profondamente il nostro eroe. Bisogna notare che Kovalev era uomo molto suscettibile. Poteva bensi perdonare quanto si dicesse sulla sua persona, ma non perdonava mai quanto oltraggiasse il grado o la funzione.

Он даже полагал, что в театральных пьесах можно пропускать всё, что относится к обер-офицерам, но на штаб-офицеров никак не должно нападать. Приём частного так его сконфузил, что он тряхнул головою и сказал с чувством достоинства, немного расставив свои руки: «Признаюсь, после этаких обидных с вашей стороны замечаний, я ничего не могу прибавить…» и вышел.

Pensare che in teatro, sulle scene, si potesse lasciar correre, via, quanto si diceva contro i sottufficiali; ma che non si deve permetter parole contro gli ufficiali superiori. L’accoglienza del commissario lo sconvolse tanto, che tentennò la testa e disse con sentimento di dignità, stendendo un po’ la mano: «Confesso che dopo le parole offensive udite da lei, io non abbia più niente da aggiungere». E uscì.

Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира после всех этих неудачных исканий.

Rientrò in casa, sentendo appena di reggersi sulle gambe. Scendeva la notte e la sua dimora gli parve triste e sudicia, dopo tante inutili ricerche.

Взошедши в переднюю, увидел он на кожаном запачканном диване лакея своего Ивана, который, лёжа на спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по лбу, примолвив: «ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»

Entrando nell’anticamera, vide sul divano di cuoio frusto il suo servo Ivan, che, coricato sul dorso, si divertiva a sputare sull’impiantito, cogliendo con molta destrezza, or questa or quella parte. Quella indifferenza lo rese furibondo; lo percosse col cappello sulla bocca, dicendogli: «Eccoti a far sempre scempiaggini».

Иван вскочил вдруг с своего места и бросился со всех ног снимать с него плащ.

Ivan saltò d’un balzo dal posto e corse a tutte gambe per togliergli il mantello.

Вошедши в свою комнату, маиор, усталый и печальный, бросился в кресла, и наконец после нескольких вздохов сказал:

Il maggiore, stanco ed afflitto, entrò nella sua stanza, si gettò su di una poltrona, e, dopo alcuni sospiri, disse:

«Боже мой! боже мой! За что это такое несчастие? Будь я без руки или без ноги — всё бы это лучше; будь я без ушей — скверно, однакож всё сноснее; но без носа человек — чорт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин; просто, возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войне отрубили или на дуэли, или я сам был причиною; но ведь пропал ни за что, ни про что, пропал даром, ни за грош!.. Только нет, не может быть», прибавил он, немного подумав.

— Mio Dio! Mio Dio! Perchè questa sciagura? Se fossi senza mani e senza piedi… sarebbe meglio; ma un uomo senza naso, il diavolo sa che sia; un uccello non sarebbe più uccello, un cittadino non è più cittadino; è semplicemente cosa da prendere e buttar dalla finestra. Almeno me lo avessero tagliato in guerra, o in duello. o ne fossi io la cagione! Ma cascarmi così, per niente, per niente, addirittura per niente, gratuitamente, nemmanco per un centesimo!

«Невероятно, чтобы нос пропал; никаким образом невероятно. Это, верно, или во сне снится, или просто грезится; может быть, я как-нибудь ошибкою выпил вместо воды водку, которою вытираю после бритья себе бороду. Иван дурак не принял, и я, верно, хватил её.»

Orsù; no, non può essere, — soggiunse dopo aver riflettuto: — è incredibile che un naso caschi così; di tutte le maniere, questa è la più inverosimile. Certo, io sogno, o, semplicemente, me lo figuro; può darsi benissimo ch’io abbia bevuto, invece di acqua, l’acquavite con la quale mi lavo le guancie dopo d’essermi raso. Quello sciocco d’Ivan non me l’avrà tolta di mano, e, certamente io l’ho inghiottita.

Чтобы действительно увериться, что он не пьян, маиор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живёт наяву. Он потихоньку приблизился к зеркалу и сначала зажмурил глаза с тою мыслию, что авось-либо нос покажется на своём месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши: «экой пасквильный вид!»

Per assicurarsi con certezza di non esser briaco, il maggiore si pizzicò così forte, che pel dolore gettò un grido. Questa ferita lo persuase affatto ch’era vivo davvero, e davvero operava sul serio. Si avvicinò pian piano allo specchio, battendo le palpebre sulle prime, e sperando che il naso comparirebbe al suo posto; ma indietreggiò subito d’un salto, esclamando: «Che caricatura!».

Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что-нибудь подобное; — но пропасть, и кому же пропасть? и притом ещё на собственной квартире!..

La cosa diventava assolutamente incomprensibile: fosse scomparso un bottone, un cucchiaio d’argento, un orologio o qualcosa di simile, meno male; ma scomparire il naso…! E a chi, poi?… E nella stessa casa!…

Маиор Ковалёв, сообразя все обстоятельства, предполагал едва ли не ближе всего к истине, что виною этого должен быть не кто другой, как штаб-офицерша Подточина, которая желала, чтобы он женился на её дочери. Он и сам любил за нею приволокнуться, но избегал окончательной разделки.

Il maggiore Kovalev, passando in rassegna tutte le vicende del caso, penso che a occhio e croce, la causa più certa doveva esser, nè altra c’era, la moglie dell’ufficiale superiore signora Podtocina, che desiderava fargli sposare la figlia. Egli si compiaceva bensì di corteggiare costei; ma eludeva sempre una conclusione finale.

Когда же штаб-офицерша объявила ему напрямик, что она хочет выдать её за него, он потихоньку отчалил с своими комплиментами, сказавши, что ещё молод, что нужно ему прослужить лет пяток, чтобы уже ровно было сорок два года.

Quando la signora gli dichiarava apertamente di volergliela dare, egli indietreggiava a poco a poco, con molta cortesia, dicendo di esser ancora giovine, di dover servire ancora cinque anni, di aver appena giusto quarantadue anni.

И потому штаб-офицерша, верно из мщения, решилась его испортить и наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб, потому что никаким образом нельзя было предположить, чтобы нос был отрезан: никто не входил к нему в комнату; цырюльник же Иван Яковлевич брил его ещё в среду, а в продолжение всей среды и даже во весь четверток нос у него был цел, — это он помнил и знал очень хорошо; притом была бы им чувствуема боль, и, без сомнения, рана не могла бы так скоро зажить и быть гладкою, как блин.

Appunto per ciò la moglie dell’ufficiale superiore, a vendicarsi, si era indotta a deformarlo, e aveva dovuto pagar per tanto qualche vecchia strega, essendo impossibile che il naso, in una o in altra guisa, gli fosse stato tagliato altrimenti: nella sua stanza non lo aveva avvicinato alcuno; il barbiere Ivan Ivanovic lo avea raso il mercoledì, e durante tutto quel giorno e tutto il giovedì, aveva avuto il naso intatto: questo lui ricordava perfettamente; n’era sicuro; e poi dolore ne avrebbe sentito, e, senza dubbio, la ferita non si sarebbe cicatrizzata presto, non sarebbe rimasta piatta come…

Он строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней самому и уличить её.

Almanaccò in testa de’ disegni: intentare azione giudiziaria alla signora Podtocina o presentarsi di persona da lei e svergognarla.

Размышления его прерваны были светом, блеснувшим сквозь все скважины дверей, который дал знать, что свеча в передней уже зажжена Иваном. Скоро показался и сам Иван, неся её перед собою и озаряя ярко всю комнату.

Queste riflessioni furono interrotte dalla vista della luce, che penetrava dagli spirali dell’uscio e lo fece accorto che Ivan aveva acceso un lume nell’anticamera. Subito dopo apparve lo stesso Ivan con la candela in mano, e la stanza fu vivamente illuminata.

Первым движением Ковалёва было схватить платок и закрыть то место, где вчера ещё был нос, чтобы в самом деле глупый человек не зазевался, увидя у барина такую странность.

Il primo moto di Kovalev fu di afferrar il fazzoletto e di coprire il posto ove il giorno innanzi trovavasi il naso, perchè lo sciocco servitore non cominciasse dallo spalancar tanto di bocca vedendo nel padrone quella stravaganza.

Не успел Иван уйти в конуру свою, как послышался в передней незнакомый голос, произнёсший: «Здесь ли живёт коллежский асессор Ковалёв?»

Ivan non aveva avuto ancor tempo di riprendere il suo cantuccio, quando s’intese nell’anticamera una voce sconosciuta che chiedeva: «Abita qui l’assessore di collegio Kovalev?».

«Войдите. Маиор Ковалёв здесь», — сказал Ковалёв, вскочивши поспешно и отворяя дверь.

— Entri; il maggiore Kovalev è proprio qui, — disse Kovalev accorrendo per aprire l’uscio.

Вошёл полицейский чиновник красивой наружности, с бакенбардами не слишком светлыми и не тёмными, с довольно полными щеками, тот самый, который в начале повести стоял в конце Исаакиевского моста.

Entrò un agente di polizia, uomo di bell’aspetto, dai favoriti non troppo chiari nè troppo scuri, dalle guancie paffute; lo stesso che abbiam veduto sul cominciar di questo racconto star in capo al ponte Isaakev.

«Вы изволили затерять нос свой?»

— È lei che ha avuto l’onore di perdere il naso?

«Так точно.»

— Proprio io.

«Он теперь найден.»

— Esso è ormai rinvenuto!

«Что вы говорите?» закричал маиор Ковалёв. Радость отняла у него язык. Он глядел в оба на стоявшего перед ним квартального, на полных губах и щеках которого ярко мелькал трепетный свет свечи. «Каким образом?»

— Cosa dice? — esclamò il maggiore Kovalev. La gioia gli toglieva la favella; guardò un po’ perplesso il poliziotto, che gli stava davanti, con le labbra e le gote illuminate dalla vacillante luce della candela. — E come mai?- domandò alla fine.

«Странным случаем: его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. И пашпорт давно был написан на имя одного чиновника. И странно то, что я сам принял его сначала за господина. Но к счастию были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был нос. Ведь я близорук, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у вас лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замечу. Моя тёща, то есть мать жены моей, тоже ничего не видит.»

— Per un caso sorprendente; l’hanno arrestato sul punto che partiva. Lui si era già insediato nella diligenza, e voleva recarsi a Riga. Il suo passaporto era già da gran tempo intestato a un funzionario. Il più stupefacente è poi ch’io stesso l’avevo preso per un signore, sulle prime; ma, fortunatamente, messi gli occhiali, mi accorsi subito che era un naso. Devo dirle che io sono miope, e, se lei mi si pone dinanzi, vedo bene che lei ha la faccia, ma non distinguo il naso, la barba, niente. Mia suocera, la madre di mia moglie, neppure lei vede niente.

Ковалёв был вне себя. «Где же он? Где? Я сейчас побегу.»

Kovalev stava sulle spine.
— Dov’è? Dov’è? Vi corro subito.

«Не беспокойтесь. Я, зная, что он вам нужен, принёс его с собою. И странно то, что главный участник в этом деле есть мошенник цирюльник на Вознесенской улице, который сидит теперь на съезжей. Я давно подозревал его в пьянстве и воровстве, и ещё третьего дня стащил он в одной лавочке бортище пуговиц. Нос ваш совершенно таков, как был.» — При этом квартальный полез в карман и вытащил оттуда завёрнутый в бумажке нос.

— Non si disturbi tanto, Sapendo che vi è necessario l’ho portato con me. Ciò che poi è curioso è il fatto che il complice principale di questa briga è un briccone di barbiere in via Vosnesenski, che ora si trova in gattabuia. Io lo sospettavo da un pezzo come ubriacone e ladruncolo; due giorni or sono, egli ha portato via da un negozio due carte di bottoni. Il suo naso è perfettamente intatto.
E, così dicendo, l’agente si frugò nelle tasche, e ne trasse il naso, avvolto in un pezzo di carta.

«Так, он!» закричал Ковалёв: «точно он! Откушайте сегодня со мною чашечку чаю.»

— Sì; è proprio desso! — esclamò Kovalev: — è desso, sicuramente desso! Accetti di prender ora con me una tazza di tè.

«Почёл бы за большую приятность, но никак не могу: мне нужно заехать отсюда в смирительный дом… Очень большая поднялась дороговизна на все припасы… У меня в доме живёт и тёща, то есть мать моей жены, и дети; старший особенно подаёт большие надежды: очень умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких.»

— Le sono riconoscentissimo per la sua squisita cortesia; ma non posso, devo correre di qui a una casa di correzione… In questi ultimi tempi è avvenuto un gran rincaro ne’ viveri… Ho con me mia suocera, la madre di mia moglie, e tanti figliuoli… Il primogenito dà veramente grandi speranze; è un ragazzo intelligentissimo; ma mi mancano affatto i mezzi per la sua educazione…

Ковалёв догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки надзирателю, который, расшаркавшись, вышел за дверь, и в ту же почти минуту Ковалёв слышал уже голос его на улице, где он увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего со своею телегою как раз на бульвар.

Коллежский асессор, по уходе квартального, несколько минут оставался в каком-то неопределённом состоянии и едва через несколько минут пришёл в возможность видеть и чувствовать: в такое беспамятство повергла его неожиданная радость. Он взял бережливо найденный нос в обе руки, сложенные горстью, и ещё раз рассмотрел его внимательно.

«Так, он, точно он!» говорил маиор Ковалёв. «Вот и прыщик на левой стороне, вскочивший вчерашнего дня.» Маиор чуть не засмеялся от радости.

Но на свете нет ничего долговременного, а потому и радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в третью минуту она становится ещё слабее и наконец, незаметно сливается с обыкновенным положением души, как на воде круг, рождённый падением камешка, наконец сливается с гладкою поверхностью.

Ковалёв начал размышлять и смекнул, что дело ещё не кончено: нос найден, но ведь нужно же его приставить, поместить на своё место.

«А что, если он не пристанет?»

При таком вопросе, сделанном самому себе, маиор побледнел.

С чувством неизъяснимого страха бросился он к столу, придвинул зеркало, чтобы как-нибудь не поставить нос криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложил он его на прежнее место. О, ужас! Нос не приклеивался!..

Он поднёс его ко рту, нагрел его слегка своим дыханием и опять поднёс к гладкому месту, находившемуся между двух щёк; но нос никаким образом не держался.

«Ну! ну же! полезай, дурак!» говорил он ему. Но нос был как деревянный и падал на стол с таким странным звуком, как будто бы пробка.

Лицо маиора судорожно скривилось. «Неужели он не прирастёт?» говорил он в испуге. Но сколько раз ни подносил он его на его же собственное место, старание было по-прежнему неуспешно.

Он кликнул Ивана и послал его за доктором, который занимал в том же самом доме лучшую квартиру в бельэтаже.

Доктор этот был видный из себя мужчина, имел прекрасные смолистые бакенбарды, свежую, здоровую докторшу, ел поутру свежие яблоки и держал рот в необыкновенной чистоте, полоща его каждое утро почти три четверти часа и шлифуя зубы пятью разных родов щёточками.

Доктор явился в ту же минуту. Спросивши, как давно случилось несчастие, он поднял маиора Ковалёва за подбородок и дал ему большим пальцем щелчка в то самое место, где прежде был нос, так что маиор должен был откинуть свою голову назад с такою силою, что ударился затылком в стену.

Il medico comparve quasi subito. Dopo d’aver chiesto da quanto tempo era avvenuta la disgrazia, afferrò il maggiore Kovalev pel mento, e col pollice gli percosse il punto ove già trovavasi il naso. Così il maggiore fu costretto a dar della testa all’indietro tanto forte che battè l’occipite alla parete.

Медик сказал, что это ничего, и, посоветовавши отодвинуться немного от стены, велел ему перегнуть голову сначала на правую сторону и, пощупавши то место, где прежде был нос, сказал: «Гм!» Потом велел ему перегнуть голову на левую сторону и сказал: «Гм!» и в заключение дал опять ему большим пальцем щелчка, так что маиор Ковалёв дернул головою как конь, которому смотрят в зубы. Сделавши такую пробу, медик покачал головою и сказал:

Il medico disse che non era niente; e allontanatosi dal muro, gli ordinò di piegar la testa prima a destra e tastandogli il posto del naso, fece: Oè! poi gli ordinò di piegarla a sinistra, tastò e rifece: Oè! Per concludere, lo percosse di nuovo, sì che Kovalev ritrasse la testa, come un cavallo cui si osservino i denti. Fatta quella prova, il medico tentennò il capo, e disse:

«Нет, нельзя. Вы уж лучше так оставайтесь, потому что можно сделать ещё хуже. Оно конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вам сейчас приставил его; но я вас уверяю, что это для вас хуже.»

— No; è impossibile. Preferisca di restare così, perchè sarebbe peggio. Certo, lo si può attaccare; posso attaccarglielo or ora, sicuro; ma le assicuro che sarà peggio per lei.

«Вот хорошо! как же мне оставаться без носа?» сказал Ковалёв. «Уж хуже не может быть, как теперь. Это просто чорт знает что! Куда же я с этакою пасквильностию покажуся?

— Stupendo! E come posso rimaner senza naso? — disse Kovalev. — Non può esser peggio di adesso, senza contar che solo il diavolo sa che cosa sia. Dove comparire con una testa così grottesca?

Я имею хорошее знакомство: вот и сегодня мне нужно быть на вечере в двух домах. Я со многими знаком: статская советница Чехтарёва, Подточина штаб-офицерша… хоть после теперешнего поступка её я не имею с ней другого дела, как только чрез полицию.

Io ho bellissime relazioni; e oggi stesso, di sera, debbo recarmi in due case; son conosciuto da molta gente; per esempio dalla moglie del consigliere di Stato Cekhtareva, dalla signora Podtocina, moglie d’un ufficiale superiore, sebbene dopo il procedere attuale io non avrò più niente a spartire con lei, se non per mezzo della giustizia.

Сделайте милость», произнёс Ковалёв умоляющим голосом: «нет ли средства? как-нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою в опасных случаях. Я же притом и не танцую, чтобы мог вредить каким-нибудь неосторожным движением. Всё, что относится на счёт благодарности за визиты, уж будьте уверены, сколько дозволят мои средства…»

Mi faccia grazia, — soggiunse Kovalev con voce supplichevole, — di attaccarlo e non importa come. Se pur non vada d’incanto, basta che regga; potrò anche sostenerlo leggermente con la mano, ne’ casi un po’ pericolosi. Nè mi metterò a ballare, per paura che non corra rischio in qualche moto inatteso. Circa poi il compenso per questa visita, creda che per quanto posso…

«Верите ли», сказал доктор ни громким, ни тихим голосом, но чрезвычайно уветливым и магнетическим: «что я никогда из корысти не лечу. Это противно моим правилам и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно с тем только, чтобы не обидеть моим отказом.

— Sappia, — disse il medico con voce non tanto alta nè tanto bassa, ma singolarmente insinuante e persuasiva, — che io non curo mai per amor di guadagno. È contro i miei principi e l’arte mia. Prenderò qualcosa per la visita, ma solo per non offenderla con un rifiuto.

Конечно, я бы приставил ваш нос: но я вас уверяю честью, если уже вы не верите моему слову, что это будет гораздо хуже. Предоставьте лучше действию самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я вас уверяю, что вы, не имея носа, будете так же здоровы, как если бы имели его.

Sicuro; posso attaccarvi il naso; ma le dò la mia parola d’onore che così sarà più brutto, molto più brutto. Lasciamo invece far la natura. Lavi soltanto la parte con acqua fredda e l’assicuro che, privo del naso, lei starà bene quanto col naso.

А нос я вам советую положить в банку со спиртом или ещё лучше влить туда две столовые ложки острой водки и подогретого уксуса, — и тогда вы можете взять за него порядочные деньги. Я даже сам возьму его, если вы только не подорожитесь.»

Ma le consiglio di conservare il suo naso nello spirito di vino in un vaso, o meglio, di versar nel recipiente due buone cucchiaiate d’acquavite e di aceto caldo… e davvero ne potrà cavar molto danaro. Lo porterei via io stesso, se lei non ci tenesse.

«Нет, нет! ни за что не продам!» вскричал отчаянный маиор Ковалёв: «лучше пусть он пропадёт!»

— No, no; non lo venderò per tutto l’oro del mondo! — esclamò il maggiore, disperato. — Preferisco perderlo!

«Извините!» сказал доктор, откланиваясь, «я хотел быть вам полезным… Что ж делать! По крайней мере, вы видели моё старание.» Сказавши это, доктор с благородною осанкою вышел из комнаты. Ковалёв не заметил даже лица его и в глубокой бесчувственности видел только выглядывавшие из рукавов его чёрного фрака рукавчики белой и чистой как снег рубашки.

— Scusi, — disse il dottore, andandosene: — volevo esserle utile… Che fare?… D’altra parte, lei ha veduto la mia sollecitudine…
Così dicendo il dottore usci dalla stanza, con nobile andatura. Kovalev non lo guardò neppure in viso, e, immerso in profondo annientamento, non distinse che i polsi della candida camicia netta come neve che uscivan dalle maniche della marsina nera.

Он решился на другой же день, прежде представления жалобы, писать к штаб-офицерше, не согласится ли она без бою возвратить ему то, что следует. Письмо было такого содержания:

La dimane, prima di dar querela, s’indusse a scrivere alla signora Podtocina per sapere se lei non volesse consentir di buon grado alla sua dimanda. La lettera era concepita così:

Милостивая государыня,
Александра Григорьевна!
Не могу понять странного со стороны вашей действия. Будьте уверены, что, поступая таким образом, ничего вы не выиграете и ничуть не принудите меня жениться на вашей дочери.

«Signora Alessandra Grigorevna,
«Io non posso imaginar da parte sua un’azione così inaspettata; sia certa che, operando in tal guisa, lei non ci guadagnerà niente, e non m’indurrà punto a sposare sua figlia.

Поверьте, что история насчёт моего носа мне совершенно известна, равно как то, что в этом вы есть главные участницы, а не кто другой. Внезапное его отделение с своего места, побег и маскирование, то под видом одного чиновника, то наконец в собственном виде, есть больше ничего, кроме следствие волхвований, произведённых вами или теми, которые упражняются в подобных вам благородных занятиях. Я с своей стороны почитаю долгом вас предуведомить, если упоминаемый мною нос не будет сегодня же на своём месте, то я принуждён буду прибегнуть к защите и покровительству законов.

Oramai, da un pezzo, la faccenda che riguarda il mio naso è chiarita, circa la parte che lei vi ha avuto come principale istigatrice; anzi addirittura la sola. Il suo staccarsi dal posto, la sua fuga, e il suo travestimento da funzionario, tutto ciò in somma, nel singolare suo atteggiamento, non è altro che una serie di stregonerie eseguite da voi o da persone che si dànno per conto suo alle nobili concentrazioni di tal genere. A mia volta, sento il dovere di avvertirla prima che, se il naso del quale io parlo non sarà oggi stesso rimesso a posto, io sarò costretto a ricorrere all’aiuto e all’assistenza delle leggi.

Впрочем, с совершенным почтением к вам, имею честь быть
Ваш покорный слуга
Платон Ковалёв.

«Intanto, col massimo rispetto per lei, ho l’onore di essere suo umile servitore
Platone Kovalev».

Милостивый государь,
Платон Кузьмич!
Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь вам по откровенности, никак не ожидала, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны вашей. Предуведомляю вас, что я чиновника, о котором упоминаете вы, никогда не принимала у себя в доме, ни замаскированного, ни в настоящем виде.

«Signor Platone Kovalev,
«La sua lettera mi ha sommamente sorpresa. Le confesso che davvero non me l’aspettavo, massime pei suoi ingiusti rimproveri. L’avverto che non ho mai ricevuto in casa il funzionario del quale lei parla nè travestito, nè sotto il suo vero aspetto.

Бывал у меня, правда, Филипп Иванович Потанчиков. И хотя он, точно, искал руки моей дочери, будучи сам хорошего, трезвого поведения и великой учёности; но я никогда не подавала ему никакой надежды.

Da me venne, è vero, Filippo Ivanovic Potancicov; e, sebbene egli chieda ora la mano di mia figlia e che sia di sobria ed ottima condotta, e abbia molta cultura, io non gli ho lasciata punto speranza.

Вы упоминаете ещё о носе. Если вы разумеете под сим, что будто бы я хотела оставить вас с носом, то есть дать вам формальный отказ: то меня удивляет, что вы сами об этом говорите, тогда как я, сколько вам известно, была совершенно противного мнения, и если вы теперь же посватаетесь на моей дочери законным образом, я готова сей же час удовлетворить вас, ибо это составляло всегда предмет моего живейшего желания, в надежде чего остаюсь всегда готовою к услугам вашим
Александра Подточина.

Lei parla anche del suo naso. Se lei con ciò vuol dire ch’io ho intenzione di ridere sul naso, vale a dire di darle un formale rifiuto, io sono stupita che lei dica così; giacchè io sono di parere affatto contrario, lei lo sa benissimo; e se lei richiede adesso mia figlia in forma legale per ottenerla in isposa, io sono disposta a sodisfarla senza alcun indugio. Ciò sarà sempre oggetto del mio desiderio più vivo, nella cui speranza son sempre disposta a servirla.
Alessandra Podtocina.»

«Нет», говорил Ковалёв, прочитавши письмо. «Она точно не виновата. Не может быть! Письмо так написано, как не может написать человек, виноватый в преступлении.»

— No, — disse Kovalev dopo aver letta questa lettera: — lei è proprio incapace di tanto. Non può essere! Una lettera scritta così non può essere d’una persona che abbia commesso un delitto. —